Моя мать — и Мартечка — очень высоко ценили манеры; а для отца манеры и самоконтроль были неразделимы. Поэтому я быстро взял себя в руки, и мы снова вышли на улицу. Там мы и стояли перед домом Казимира Домбровского: мать не понимала, куда податься. И тут вмешалось провидение. Ян Скибиньский (в 1939 году ему было 19 лет и он жил напротив Домбровских) вспоминает, что произошло: «В то утро мы с отцом отвели коней в стойло после утренней работы и зашли в дом на завтрак. Во время завтрака, увидев, что вы все стоите на другой стороне улицы, мои родители решили вас приютить».
Антоний Скибиньский, отец Янека, известный и обеспеченный житель Деречина, был под подозрением у советской власти ровно так же, как наш бывший управляющий. Но Скибиньские не колебались. Они дали нам пристанище, столь же роскошное, сколь гостеприимное. Их большая гостиная и маленькая кухня были прекрасно обставлены; и они постарались создать максимальный комфорт для бездомных вчерашних узников. Я никогда не забуду чувство радости и почти болезненного облегчения: в то утро, 23 сентября 1939 года, мы снова оказались среди друзей.
Скибиньские дали нам больше, чем крышу над головой. Они дали нам ощущение безопасного дома, в котором начали затягиваться и потом заживать раны предыдущей недели. Для матери, конечно, драма продолжалась, потому что каждый день она являлась к воротам тюрьмы, чтобы передать еду и свежую одежду для отца. Довольно часто ей разрешали с ним поговорить, и во время этих кратких встреч они пытались утешать друг друга. Отец держался стоически и при матери старался быть жизнерадостным. Эту жизнерадостность она, в свою очередь, несла нам. Все это была та постоянная забота, которой окружали нас родители, даже в таких обстоятельствах.
С кровом мы получили скромный, но постоянный источник провизии: хлеб, овощи, молоко, немного мяса и так далее. Большая часть доставлялась совместно Скибиньскими и семейством Юзефа Домбровского (старшего брата отцовского управляющего и друга моего отца; дом его стоял рядом с домом Казимира, на противоположной стороне улицы). Наш приходской священник, каноник Антоний Дзичканец, тоже предложил нам поддержку как моральную, так и материальную (восхитительно мягкий белый хлеб своей сестры). Еврейская община города присылала нам лакомства через Мартечку: каждую неделю она совершала свою ритуальную «походку»,[11] ряд светских визитов; видные люди города всячески поощряли эти визиты: так можно было передавать подношения не напрямую.
Скоро пришли вести от лобзовского комитета: матери предлагали приехать в поместье и забрать часть наших вещей. Инициатива была предпринята без ведома властей. Ей был предоставлен транспорт, и хотя предполагалось, что поездка будет мучительной, в действительности они стала еще одним трогательным свидетельством того, что соседи по-прежнему были нашими друзьями. Комитет настаивал на том, чтобы она взяла все, что хочет, а не только самое необходимое. Матери пришлось их останавливать, когда они начали грузить на телегу наше фамильное серебро. Тем не менее довольно много из него так или иначе попало в Деречин, что нас немало смутило.
И все же мать попросила об одной особой любезности: не позволят ли ей взять планы территорий и ферм? Комитет с готовностью согласился, что было смелым шагом с их стороны, поскольку советская власть стремилась полностью стереть все следы прежних владельцев. Наши бывшие работники горели желанием сделать шаг со своей стороны. Они делегировали старшего из них, столяра Соколовского, в Деречин, чтобы он вручил матери ключи от дома. Это был акт символического примирения. Матери с трудом удалось объяснить ему, что, если она примет ключи, это будет опасно не только для нее, но и для тех людей, которых он представляет.
Ей не удалось остановить самое щедрое проявление поддержки деревни Лобзова, граничившее с безрассудством. Не ставя родителей в известность, мелкий землевладелец по имени Татарин обратился с петицией к советской власти с просьбой выпустить отца из тюрьмы, потому что он — хотя и помещик — был достойным судьей. Татарин собрал подписи и вручил петицию властям. Вскоре после этого его арестовали. Мне неизвестна его судьба, но я хочу сейчас выразить нашу благодарность этому смелому и верному другу.