Большие чуткие устройства,
сплетенье душ и рук, и ног,
в них даже удаль беспокойства -
всего лишь жест, поклон, кивок.
Под сенью их, под тихим ветром,
прильнувши к ним одной щекой,
качаюсь мерно, словно ветка,
в купели младости земной.
Ничем от них не отличаясь,
не чая радостей иных,
я их тревоги и печали
переношу в стихи за них,
Чтоб как-нибудь, когда в мерцанье
замкнется чисел череда,
войти в разлив их вен и ткани
и слиться с ними навсегда.
* * *
Не дерево - тоска по лету
в стволе горбатом и нагом,
сверля свинец, тянулась к свету,
как будто ведала о том,
что где-то там, за толщью мрака,
сокрыто чудо вещества,
что возрождает жизнь из праха
со щедрой силой волшебства
и вводит нас в соблазн потешный
на то же чудо уповать,
как будто можно ад кромешный
унять - и деревом не стать.
* * *
Снега еще не начинались,
дожди закончились уже,
безмолвной азбукой печали
стояли дни – в карандаше.
И то ли небо стало ниже,
и то ли тише стал простор –
но разрослась тоска по ближним,
но сократился кругозор.
Приопустилась мысль и проще
сходилась с вестью о былом,
и глаз задерживался дольше
на неприметном и простом.
Природа ли остановилась,
остановилась ли душа –
но все предельно оголилось,
осиротелостью дыша.
Как будто сбросив неизбежность,
вне красок, криков и затей,
мир обретал вторую нежность
в незащищенности своей.
И неделимая на мненья,
в щемящей скудости холста
струилась светлым отрешеньем
ненаносная красота.
* * *
Все чаще наплывают дни,
когда блаженно или тихо
живет душа, не зная лиха
и всей лихой его родни.
И мысль молчит, и мы одни,
и не гоняешься за смыслом,
и кисть Шагала или Листа
так близко - руку протяни.
В оконной раме - белый дом,
пред ним слониха со слоном
и дети: девочка и мальчик.
С открытой крышкой патефон
охотно в хобот заключен,
и снег на всем - зимы подрядчик.
* * *
Клетки делятся, клетки стареют,
отмирают и снова растут,
вырастают в людей и деревья
без излишних потех и потуг.
Все по кругу бежит колесница
разнородных начал и концов,
в ней трясутся различные лица -
удаль клеток под звон бубенцов.
И в ее непреложном круженье
есть иллюзия той прямоты,
где дороги и цели движенья
выбираешь, как будто бы, ты.
Но не вяжется так или этак,
скорость, что ли, не та или цель -
это вольное воинство клеток
сочленилось не в иву, а в ель.
Так прими это таинство пляски,
эту темную силу глубин,
видишь: снег порошит над коляской,
и - совсем ты уже не один.
* * *
То спешим вовсю куда-то,
то вовсю чего-то ждем,
наполняясь многократно
веком, ветром и дождем.
Но и в солнечном распахе
(у порога ль, у черты) -
та же в нас томится плаха
ожиданья и мечты.
Скоро будет, скоро станет,
скоро все пойдет на лад,
скоро крест твоих метаний
обратится в чистый клад.
За желанием - желанье
(не убавить, не изжить) -
нет еще ему названья,
а оно уже бежит.
А оно уже на гребне
голышом, стрелой, дугой -
то ли чудо, то ли бредни,
то ли жизнь ни в зуб ногой.
* * *
Дождь идет косой и крепкий
с молодой весенней прытью,
голый торс усохшей ветки
прошивая тонкой нитью.
Первый ковш весенней влаги
проливается на землю,
рады злаки-бедолаги
незадачливому зелью.
Все по графику в природе,
вне обид, локтей и плачей.
Я, как будто, - в том же роде,
а весною не охвачен.
* * *
Природа тот же Рим...
(О. Мандельштам)
Природа - тот же Рим забав и передряг,