(закадычного братства сверкающий щит!),
словно жизнь на весах, словно счастье на трассе,
словно прочерк ожога от пят до ланит.
Словно стражник небесный, блюститель закона,
проморгал с недосыпу злодейку-судьбу -
и рванулась лавина, щедра и ядрена,
расщепляясь, кружась и искрясь на ходу.
Все притихло вокруг, сторонясь, оттесняясь -
только ткань кружевная для вольных потех,
только дух трепетал и душа прояснялась,
и Земля, словно барыня, куталась в мех.
* * *
К. К.
С высоты небоскреба
город весь и разорван, и скучен,
камень, камень, стекло и железо,
и нити дорог,
с высоты небоскреба
только взгляд,
только крыши и тучи,
только дух и душа -
пожелтевших страниц эпилог.
Где-то там в низине
меж локтей расторопного люда,
в этой каменной бездне одна -
ни плеча
ни тепла,
знаю я, знаю я,
что тебе очень зябко и худо,
что в тенетах твоих
только муза легка и светла.
Положись на нее,
озарись ее светом и далью,
прикоснись к ее терпким устам,
как к гармошке губной,
я ведь тоже не жнец,
не борец с мировою печалью,
и колодец небес
с той же мукой
кружит надо мной.
* * *
Я смотрела концерт Горовца из Москвы
и думала, что он похож на шахматиста...
(Из разговоров)
Он мог бы встать,
пройтись вокруг рояля,
взглянуть на звук и рассчитать ходы,
но музыка... Чтоб музыка звучала,
ее кормить приходится с руки.
И вот едва
прильнувши шерсткой белой
к его руке, - особое родство, -
она взметнулась - мураши по телу!
И речь сбылась - и стала естеством!
А он, чудак,
ваятель чистых звуков,
невозмутимый лекарь-либерал,
вникал в нее своим огромным ухом
и пальцами, дивясь, перебирал.
Могучий лоб,
глаза - в распах, навыкат,
мудрец, факир, мальчишка, старикан,
как будто сам из тех же звуков выткан,
из тех же звуков будто изваян.
Он кожей знал,
дрожанием рояля,
как ломок под ногой весенний бор.
Но он играл. И музыка звучала.
И зал вставал чертям наперекор.
* * *
О гнезде помышляла, наверное, с детства:
даже птица - и та не живет без гнезда,
все в порядке с гнездом, только некуда деться
в час, когда над гнездом проплывает звезда.
В час когда, в час когда (крайне редко, но все же)
облака набегут, воспарит стрекоза
и посмотрит в глаза, обернувшись, прохожий -
и толкнется в груди что-то, как егоза.
Не мечта, а молекула леса и всплеска,
карнавал - за углом, на углу - карантин,
надо кухню прибрать и отдаться, в отместку,
половодью зеркал и покою гардин.
* * *
Ш. К.
Принеслась на свадьбу самозванкой,
дом на мужа бросив и детей,
в скуке дней видения беглянки
как спасенье приходили к ней.
За столом с тоской еще глядела:
все-таки покинула семью,
но уже росло и пело тело,
знало: будет час - и быть огню.
Вот и он - внезапный голос меди,
столь покорно чаемый с утра -
и взошла на трон огня не леди,
а праматерь - прямо из ребра.
Юная, не тронутая знаньем,
дикая, не внявшая стыду,
танцевала, словно на закланье
отдавалась Богу самому.
Словно кто-то резал пуповину
или жадным ртом перегрызал,
танец боли сладостной лавиной
до последней жилки пронизал.
И в захвате счастья, плоти, муки
вновь и вновь творила, не тая,
прелюбодеяние со звуком,
с музыкой глубин и забытья.
Никаким аршином не измерить -
так летит с обрыва твердь воды,
так справляет мессу чрево зверя,
так свирепый ветер гнет дубы.
Что же в нем, в запале наших клеток,
будь они из глины ли - ребра,
из пучины мрака или света,
что и зла сильнее, и добра?
Слушая Бродского
Сократовский лоб? - Ну положим.