Картавость, домашность? - Ну что ж.
Из пядей семи пусть он сложен,
и в Божий чертог даже вхож,
он все же из той же рогожи,
из тех же кровинок и жил -
зачатья закон непреложен,
хоть, может, и не приложим
к той тайне, глухой и расхожей,
похожей на то, как из тьмы,
из слизи, скользящей под кожей,
рождается бег кутерьмы,
назвавшейся жизнью и светом,
и мраком подчас, и судьбой -
и жертва, и плаха поэта
сермяжный ее разнобой,
как зверь, он сражен и стреножен,
как дева, раздет и распят,
растяпою-рифмой пригожей
прошит от макушек до пят,
чтоб после, сорвавшись с петельки,
затеять ночной хоровод,
того рифмоплета - с постельки
и без переплета - в расход.
Двоится субстанция чуда,
от Будды слоится Декарт -
все ясно, но только покуда
Сократ тот, и крут, и картав,
не смял тебя вихрем и ливнем,
каскадом октав и оков,
изломом классических линий
в космической пыли веков.
* * *
Мамы нет,
и родить меня заново некому
так что, видно, останусь и впредь я
в томленье пустом,
и тебя беспокоить не стану,
ни бурей, ни нежностью,
и огнем - не дерзну,
хоть и дело, возможно, не в том.
Просто снег на земле,
и деревьями даль разрисована,
просто небо беременно снова -
и снегу опять
шелестеть и кружиться, и падать
светло и раскованно,
и костер неземной
вновь зачем-то во мне затевать.
Знаю он ни к чему,
коли рифме дорога заказана,
коли все невпопад и не в счет,
и, конечно, не в лад.
Просто снег на земле,
и душа к нему странно привязана,
просто краски зимы
что-то снова со мною творят.
* * *
Шагалу не до правды, не до лжи,
ему сам Бог нас выдал на поруки.
Ах закружи, Шагал, нас! Закружи!
Ах разложи на краски и на звуки!
Художник стар, как мир и ремесло,
приходят с ним все что, зачем, откуда,
берет он в руки кисть или перо -
и в них самих уже зародыш чуда.
Покорность матерьяла и труда,
щепотка соли, щедрость властелина,
кружатся смех и грех, и ерунда,
кружится жизнь и пишется картина.
Печальный мальчик, скрипка на трубе,
чиновный козлик в роли Арлекина,
петух-любовник с веником в руке
и хвост метлой над спящей Коломбиной.
Хозяйский взгляд и прост, и величав,
зрачок души певуч и скособочен,
но в них кружат начала всех начал:
тепло и грусть, и мудрость многоточий.
Ну что ему до правды или лжи?
Что проку в их казарменной закваске?
Ах закружи, Шагал, нас! Закружи!
Ах разложи на звуки и на краски!
* * *
Отпустить бы мне длинную бороду,
никогда не носил бороды,
и пойти по родимому городу,
без жилья, без еды, без воды.
Постоять на углах попрошайкою
с балалайкой навзрыд или без
и с какой-нибудь брошенной шавкою
разделить подаянье небес.
Породниться с безумною нищенкой
в одеяле, спадающем с плеч,
слушать голос ее, чуть напыщенный,
чуть смешную и нервную речь.
Покружить над помойной воронкою,
подобрать почти целый орех
и разгрызть в нем ту стеночку тонкую,
что тебя отделяет от всех.
Домик, взятый напрокат
* * *
На путях исканий вечных
высших смыслов, целей, правд,
слава Богу, есть беспечный
домик, взятый напрокат.
Неказистая квартирка,
стены, стулья да кровать,
где порой с тобой впритирку
можно время коротать,
Отдыхать от шума жизни,
скоростей, страстей, потуг,
помолчать под укоризной
глаз твоих и плеч, и губ.
Рядом трасса, гнев и копоть,
а у нас под потолком,
только локон твой и локоть
уголком над животом,
Только щек твоих лампада,
водопад твоих волос
на краю большого града,
посреди житейских гроз.
* * *
А я живу с любимой женщиной,