========== Глава 1 ==========
В небольшой бедно обставленной комнате за тяжёлым деревянным столом сидел молодой человек и увлечённо работал. Перед ним на белом полотнище лежал разобранный механизм часов. Цепкий взгляд карих глаз был сосредоточен на шестерёнках, а длинные пальцы уверенно держали инструмент. Привычными точными движениями парень переставлял крошечные детали и что-то подкручивал.
— Лакки, потерпи, я почти закончил, — не отрывая взгляд от часов, сказал он, еле заметно улыбаясь. В его ногах копошился упитанный щенок светлой масти, — Если я сейчас это не доделаю, то в ближайшую неделю нам с тобой будет нечего есть.
Щенок поднял удивленную мордочку и посмотрел на хозяина, а потом продолжил тыкаться в его колени. Не обращая на него внимания, молодой человек сосредоточился на работе, и спустя уже полчаса механизм был собран, и набор шестерёнок превратился в изящные часы на цепочке.
— Ну вот и всё — парень потянулся, разминая затёкшие плечи. — Опять хочешь есть? Ты и так уже как шар, — он взял щенка на руки и почесал его за ухом.
Собака преданно потянулась к нему и лизнула лицо. Мужчина усмехнулся. Как и когда он успел так привязаться к этому вечно голодному созданию?
***
Сколько Двейн Уэлби себя помнил, он всегда был один. И всё, что он о себе знал, это то, что мать его умерла, когда ему не было ещё и года, а отец тут же сдал сына в пансион, оплатил его минимальное содержание до совершеннолетия и исчез из жизни Двейна навсегда. Молодой человек совсем не помнил своих родителей, только иногда во сне он чувствовал прикосновения, как ему казалось, маминых рук и слышал ласковый голос молодой женщины. Всё, что у него осталось от когда-то существовавшей семьи — это смутные детские воспоминания, женская шпилька для волос и мамин нательный крестик, всё, что его отец посчитал нужным оставить ему.
Первое время в пансионе Двейн искал тепла у чужих людей, преподавателей и таких же брошенок, как и он, но быстро уяснил, что не только никому не нужен, но и вызывает своими навязчивыми попытками получить немного ласки и внимания лишь чужое раздражение и злобу. Преподаватели сразу поняли, что защитить его некому, и с особым цинизмом стали вымещать на нём свои злость и обиду за неустроенность собственной жизни.
Воспитанники пансиона были такими же сиротами, как и он, или детьми разорившихся аристократов, которые не могли их содержать. Все без исключения были брошенными, несчастными и одинокими детьми, но пусть и не так часто, но их всё же навещали родственники, а иногда их забирали домой на праздники. Двейн же всю жизнь был один, к нему никто никогда не приезжал, о нём никто никогда не заботился. Ни один человек не интересовался, ел ли он сегодня, здоров ли, да и вообще, жив он или нет. И если, когда он был совсем маленьким, его просто пинали, как бездомного котёнка, то в подростковом возрасте всё стало ещё хуже. Воспитанники, видя отношение преподавателей к нему, чувствовали свою безнаказанность. Они с какой-то садистской настойчивостью не давали ему прохода, вымещая на нём свою обиду брошенных и забытых детей. Двейн постоянно был объектом злых шуток, на него сваливали вину за чужие шалости и проступки. Но юноша никогда не поддавался, всегда с прямой спиной и гордо поднятой головой он смотрел своим обидчикам прямо в глаза. Это всё доводило преподавателей до бешенства, а его ничем несгибаемое чувство внутреннего достоинства часто становилось причиной телесных наказаний. Нет, конечно воспитанников не избивали, но розги умело практиковали.
Учащиеся пансиона тоже не могли простить ему этого внутреннего превосходства и силы, и часто устраивали ему «тёмную». Постоянно с ссадинами и шишками он по-прежнему не опускал перед обидчиками глаз. Масло в огонь добавляло ещё и то, что из-за скудного финансового положения новую одежду ему выдавали раз в несколько лет. И когда юноша быстро пошёл в рост и раздался в плечах, то его поношенный, кургузый камзол и короткие штаны стали ещё одним поводом для насмешек и издевательств. Неудивительно, что пылкое и ранимое детское сердце с годами покрылось шрамами и защитным панцирем. Устав постоянно отбиваться, Двейн со временем перестал что-либо чувствовать, а за девятнадцать лет вынужденной обороны он научился превосходно драться и приучил себя всегда быть начеку. Он привык быть один, не зная любви и заботы, никогда не чувствуя семейного тепла и уюта.
К совершеннолетию Двейн превратился в красивого высокого и широкоплечего юношу. Каштановые слегка вьющиеся волосы были собраны в аккуратный хвост, а светло-карие глаза смотрели уверенно и слегка надменно. Чувствовался во всём его облике какой-то врождённый аристократизм, а постоянные недоедание и драки сделали его тело поджарым и выносливым. В последние годы в пансионе его уже никто не трогал, понимая, что он возмужал и стал физически сильнее своих обидчиков.
Все эти годы Двейн был заложником пансиона. Случались, конечно, редкие вылазки в город, но особо идти ему было некуда. Все праздники и каникулы он по-прежнему был один. Пожалуй, единственным доступным развлечением для него была скудная библиотека, книги в которой он перечитал уже не по одному разу.
Единственным человеком, который проявлял к юноше какое-то участие, был старый садовник пансиона. Нелюдимый старик ни с кем не общался, постоянно молча ковыряясь в саду. Ходили слухи, что по молодости у него были проблемы с законом, семьи у него не было и он одиноко доживал свой век в «Роттоне». Воспитанники обходили садовника стороной, считая его то ли пиратом, то ли разбойником. Все до жути его боялись, но мечтали оказаться у него в каморке, искренне считая, что он прятал там пиратский сундук с сокровищами.
Старик долго наблюдал за мальчиком, одиноко шатавшимся по задворкам пансиона в то время, когда остальные воспитанники разъезжались на каникулы. Пока однажды молча жестом ни позвал его к себе в каморку, также молча указал на стул и поставил перед ним миску с дымящимся супом. Двейн оторопел от такого неожиданного и незамысловатого проявления заботы, замер, а потом с жадностью набросился на еду. Так началась их молчаливая дружба.
Постепенно Двейн стал проводить всё своё свободное время у садовника. Они почти не разговаривали, ограничиваясь короткими «да» или «нет». Старый садовник подкармливал мальчишку, но в его драки никогда не вмешивался, лишь после молча мазал его ссадины какой-то вонючей мазью. А ещё он как-то невзначай появлялся именно в тот момент, когда какой-нибудь зарвавшийся преподаватель переходил границы, тем самым не раз спасая Двейна от неминуемой порки.
А ещё было у старика одно необычное увлечение, по ночам он разбирал и собирал часы, юноша же тихо сидел в сторонке, наблюдая за его работой. И спустя время он уже и сам разбирался в механизмах часов не хуже своего учителя. За все эти годы они привязались друг к другу, но не за долго до совершеннолетия парня садовник неожиданного слёг. Двейн две недели дежурил у постели старика и ухаживал за ним, всё это время он не находил себе места, ведь из жизни уходил единственный близкий ему человек. И когда садовник совсем ослаб, он подозвал юношу и еле слышно попросил достать старую шкатулку. В ней лежала дарственная на небольшую комнату в городе. Всё, что у него было, он перед смертью отдавал парню… А потом Двейн его похоронил. Долго стоял один у могилы и тихо плакал.
***
И вот он снова остался совсем один. Судьба как будто насмехаясь над ним, дала почувствовать, что он кому-то нужен, но поставила на место, показав, что он не достоин любви и заботы. В «Роттоне» его больше ничего не держало, и так как ему уже исполнилось девятнадцать, он забрал свои документы и ни с кем не прощаясь, ушёл из того места, где прожил всю свою сознательную жизнь. Ушёл без сожаления, унося с собой воспоминания, полные горечи, обид и дикого одиночества. И вот, уже третий год он жил один в подаренной ему комнате. Получалось, что старый садовник не только обеспечил его бездомного кровом, но и научил зарабатывать себе на кусок хлеба, тем самым, не дав ему умереть от голода. Так Двейн Уэлби стал единственным в городе часовых дел мастером. Платили ему хорошо, но поскольку часы были атрибутом роскоши, то и следили за ними тщательно, а поэтому и ремонтировали редко. Двейн еле-еле сводил концы с концами, но на еду, дрова и средней цены камзол денег ему хватало. Жил он по-прежнему совсем один, почти ни с кем не общаясь. На улицу выходил редко, забрать и отнести часы, так как слугам их попросту не доверяли, да купить незамысловатой еды. Вот, пожалуй, и всё.