— Не беспокойтесь, мой повелитель, сиятельный шауки слишком близко к сердцу воспринял провал своего племянника на арене, и слухи эти для меня не новость. Ну разумеется, нет. Фаиз влюблен в девушку. Прекрасную девушку, и рожденную в Алмаре, но о взаимности там говорить не приходится.
— Вот как, — краем губ улыбнулся Селим Тринадцатый. — Так он желает взаимности?..
— Он желает невозможного! — сухо отрезал шафи. И, опомнившись, пристыженно опустил плечи: — Простите, мой повелитель. Боюсь, Фаиз своим глупым упрямством слишком огорчил меня, но ничего, уж как-нибудь разберемся и с этим — не он первый, не он последний! Вчера он просил меня позволить ему вернуться в Хизам, и я думаю, в этом есть смысл. Пускай едет. Оплачет отца, займется делами, а там, глядишь, и страсти поутихнут. В конце концов, ему только двадцать два, с женитьбой пока можно и потерпеть.
Он взглянул на доску и, подумав, медленно выдвинул вперед крайнюю левую фишку. Аль-маратхи довольно сощурился и в один ход зажал ее своей в тупике.
— Однако, ты меня заинтриговал, Мурад, — выпрямляясь, проговорил он. — Шахри ан Фарайя в нынешнем своем статусе — завидная партия. Что за девушка могла привести его в такое отчаяние? И чем он вдруг не поглянулся ее отцу?
— До отца дело не дошло, мой повелитель, — нехотя отозвался шафи, — и не дойдет, я надеюсь. Может, Фаиз и впрямь хорошая партия, но, увы, замахнулся он слишком уж высоко.
— Так на кого же, Мурад?
— Право, мой повелитель, мне не хотелось бы…
— Мурад! — сдвинул брови светлейший. — Ты же знаешь, как я не люблю, когда ты начинаешь вилять! Твоего ученика здесь нет — так назови хотя бы имя!
Шафи, напустив на себя виноватый вид, немедленно рассыпался в извинениях, потянул еще с пару минут и, всё-таки сдавшись, скорбно признался, что в неизбывных страданиях шахри ан Фарайя повинна принцесса Ашхен. Та случайная встреча в ложе на главной арене… Взгляд прекрасных глаз принцессы, поразивший несчастного в самое сердце… Ее чарующий голос… Все мы знаем, как это бывает!..
— Но поверьте, мой повелитель, — в финале своей исповеди добавил Мурад ан Махшуд, — Фаиз не доставит вам неудобств. Я завтра же отошлю его в Хизам, подальше от Дворцового холма, и, полагаю, со временем всё образуется.
Светлейший, прикрыв веки, благодушно кивнул. А про себя улыбнулся. Он сразу понял, о какой девушке шла речь, да и на глаза тоже не жаловался — там, в ложе, когда Ашхен поднесла победителю золотую чашу, только слепой не заметил бы изумленного оцепенения, сковавшего шахри ан Фарайя, стоило только ему поднять взгляд на принцессу. Насколько ученик шафи был в нем правдив, особенной роли не играло — тот, кому посчастливится стать зятем аль-маратхи, всегда будет помнить, кому он обязан этой высокой честью, а значит, о благополучии Ашхен в любом случае беспокоиться не стоит…
Селима Тринадцатого Мудрым прозвали отнюдь не из лести. Он был умен. Он знал о давнем соперничестве двух своих ближайших сподвижников, знал, что оба терпеть не могут друг друга и, разумеется, понимал, что, выставляя на арену Заура с Фаизом, его первый советник и глава его почтового двора преследовали одну и ту же цель. Что ж, аль-маратхи не имел ничего против — обоих претендентов на руку дочери светлейший знал давно и лично, и как бы ни скромничал досточтимый шафи, поминая «чрезмерные аппетиты» своего ученика, на самом деле сын эмуке ан Фарайя в качестве предполагаемого зятя был ничем не хуже племянника сиятельного шауки. Они оба были молоды, оба имели самое высокое происхождение, располагали внушительным состоянием, и оба уже успели зарекомендовать себя при дворе. По сути, Селима Тринадцатого устроила бы любая из двух предложенных кандидатур. Однако Ашхен он и правда любил больше всех прочих своих дочерей, так что тем же вечером, после беседы с шафи, светлейший призвал принцессу в свои покои и за фруктовым щербетом со сладостями ласково осведомился у нее — не пора ли ей подумать о замужестве?
— Ты уже расцвела, дитя мое, — сказал он. — Тебе шестнадцать, и твоя красота нуждается в достойной огранке. Любой из сынов Алмары почтет за честь дать тебе свое имя, однако и твое счастье для меня важно. Твоей руки за последний год просили многие, и некоторых из них ты видела на арене в день своего рождения — может быть, кому-то из этих славных юношей повезло привлечь твое внимание?
Ашхен, притворно смутившись, опустила густые ресницы.
— Что вы, отец, — пролепетала она. — Я и подумать не смела…
— О, конечно, дитя, мне известно о твоей скромности, — улыбнулся Селим Тринадцатый. — Но всё же? Заур Хаддад-ан-Керим, что пришел вторым в гонке, — как он тебе показался?
— Если он нравится вам, отец, — отозвалась принцесса, не поднимая глаз, — то я с радостью назову его мужем.
Аль-маратхи с добродушной усмешкой качнул головой:
— Заур достойный человек, но ведь не мне рожать ему сыновей? Смелее, Ашхен, дитя мое, — если он всё же пришелся тебе по сердцу, ты можешь сказать мне об этом.
— Не знаю, отец… Я правда не слишком присматривалась, и на арене была такая пыль…
— Понимаю, — пряча улыбку, кивнул аль-маратхи. В том, что Ашхен, как и любая молодая девушка, впервые в жизни покинувшая дворец, уж наверняка рассмотрела каждого колесничего в подробностях, он ни капли не сомневался — и по всему выходило, что племянник шауки не произвел на нее впечатления.
— А что касается шахри ан Фарайя? — помолчав, спросил он. — Уж победителя, надо думать, разглядеть тебе ничто не помешало, коль он был зван в нашу ложу?
Густой румянец залил бархатные щечки принцессы, сделав ее еще краше. Кажется, и здесь несчастный Заур пришел вторым, подумал аль-маратхи, любуясь дочерью. И, оценив ее смущение, вновь улыбнулся:
— Ну же, дитя мое, не молчи! Понравился тебе шахри ан Фарайя?
— Он был так храбр, — мечтательно выдохнула Ашхен.
Селим Тринадцатый рассмеялся. Храбрость храбростью, но Фаиз был хорош собой и умел произвести впечатление — что, похоже, в конечном итоге и принесло ему две победы в один день.
— Так значит, — благодушно проговорил светлейший, — если бы он пожелал тебя в жены, ты была бы не против, Ашхен?
— А он пожелал?.. — с живостью вскинув глаза, вся вспыхнула принцесса — и тут же потупилась снова, но было поздно. Аль-маратхи расхохотался:
— Ах ты, маленькая хитрая лисичка! — с веселой укоризной воскликнул он. — Так ты уж про себя всё знаешь! Что, приглянулся тебе Фаиз?
Губы девушки предательски задрожали в улыбке. Исподлобья взглянув на отца и увидев, что тот даже не думает на нее сердиться, Ашхен бросила разыгрывать из себя покорную дочь и кивнула.
— Вот и славно, — сказал светлейший. — Да, дитя, он желает и, как я слышал, влюблен в тебя не на шутку. Если тебе это по нраву — что же, так тому и быть!
Ашхен звонко рассмеялась и обвила руками шею отца, покрывая его щеки поцелуями. Фаиз ей и вправду очень понравился. А шафи ан Махшуд, наблюдая за этой сценой сквозь тайное отверстие в стене, хитро замаскированное складками парчовых драпировок, удовлетворенно улыбнулся. Дело было сделано.
Спустя неделю — к чему тянуть? — Фаиз ан Фарайя взял в жены любимую дочь Селима Тринадцатого, и вскоре уже весь гарем, от старшей жены до последней наложницы, исходил жгучей завистью к счастью принцессы Ашхен. Как иначе? Ей позволили самой выбрать себе мужа, и мало того, что означенный муж хорош был со всех сторон, так он еще и буквально носил ее на руках! Ее имя не сходило с его губ, он каждую свободную минуту проводил рядом с ней, а стоило принцессе обмолвиться о чем-то, чего ей хочется, как оно тут же у нее появлялось. Драгоценные украшения, редчайшие ткани и кружева, даже живой тигренок — шахри ан Фарайя не жалел золота, лишь бы порадовать супругу. Не жалел он и любви: он называл ее своей единственной, он клялся всеми богами, что никогда не возьмет себе ни второй жены, ни даже наложницы, он заботился о ее удовольствии, когда они оставались наедине… Ашхен сияла, светлейший аль-маратхи радовался за дочь, а его первый советник молча скрипел зубами. Победа осталась за шафи ан Махшудом. Даже слухи о порочных пристрастиях его ученика, что сиятельный шауки действительно распускал устами своих приверженцев, делу не помогли — да и мало кто им верил, видя счастливую улыбку Ашхен и горящие страстью глаза Фаиза. Все ночи они проводили вместе. И рабыни принцессы, среди которых не одна и не две на самом деле служили Рифат-ан-Кериму, в голос вздыхали о том, как повезло их молодой госпоже. Ее супруг был воистину неутомим. Какие мужчины? Сплетни, досужие сплетни завистников — и ничего больше!