— Но, мой господин… Ведь я не брался за вожжи со времен Каф-Хаттафи!
— Я понимаю. Однако стоять в колеснице тебе не внове, и в те времена, если мне не изменяет память, ты был одним из лучших?
Фаиз выпрямился на подушках:
— Да, мой господин, но в Сокрытом городе, а не в столице. Не поймите меня превратно, если такова ваша воля, я сделаю всё, чтобы ее исполнить, однако за личную благосклонность повелителя будет бороться не один десяток потомственных колесничих! Разве могу я составить им конкуренцию?
— Можешь или нет, не важно. Составишь. Уж на это власти моей достанет, — глава почтового двора вновь протянул руку к узорчатой пиале, — однако в чем-то ты прав, мальчик. Навыки ты успел растерять, а на арене это ни в коем случае не должно бросаться в глаза. Победа должна быть бесспорной! Так что завтра ты отправляешься в Шарар, в земли клана Поющих Камней — с его вождем я уже условился. Там тебе никто не помешает вспомнить забытое.
Это был приказ, и обсуждению он не подлежал. Ученик покорно склонил голову.
— Как вам будет угодно, мой господин, — сказал он. А про себя подумал: «Принцесса! Да еще и любимая дочь! Неужели во всей Алмаре не нашлось другой девушки?!»
Необходимость женитьбы, при всём равнодушии Фаиза к женскому полу, его не очень-то тяготила. И за наследниками тоже дело не стало бы: в конечном счете, он был молод, на фантазию не жаловался, а пара Алых капель в преддверии ночного свидания сводила на нет все возможные риски — средство это было сильное, с ним не только женщину, с ним и дыру в заборе захочешь!
Однако принцесса?..
Да, шафи замахнулся высоко. Так высоко, что его ученик, даже будучи лучшим, всё-таки не сумел скрыть овладевших им сомнений. Разумеется, он ничего не сказал, но по одному лишь короткому, едва заметному движению его черных бровей Мурад ан Махшуд прочел, что его тревожит.
— Ты несправедлив к себе, мальчик, — покровительственно улыбнувшись, заметил он. — Да, ставка высока, я не спорю, но разве она тебе не по силам? Разве не ты — первый среди равных?..
Молодой человек не нашелся с ответом — хотя, по совести, оный ответ никому здесь и не был нужен. На следующий день воронка перехода доставила Фаиза к безымянному оазису в глубине Шарарской пустыни, где его уже ждал палаточный лагерь и дюжина поставленных под колесницы лошадей — и день сменился ночью. Носиться по манежу под палящим солнцем не представлялось возможным, в светлое время суток люди и животные дремали под надежной защитой шатров, покидая их лишь на закате, кроме того, лучший мастер-колесничий Селима Тринадцатого днем обязан был неотлучно находиться на Дворцовом холме: отказать шафи в просьбе поднатаскать ученика он не мог, однако данное им согласие содержалось в строжайшей тайне — о гонках в честь дня рождения принцессы Ашхен известно было всей столице, и мечты заполучить в свой дом любимую дочь светлейшего аль-маратхи лелеял отнюдь не один Мурад ан Махшуд. Следовало быть осторожнее…
Позади знакомо зашуршал полог, и Фаиз, вернувшись из прошлого в настоящее, поднялся с коврика для молитвы. Обернулся — Гаяр уже деловито хлопотал у низкого столика возле ложа, расставляя миски и блюдца. Фаиз подошел, окинул взглядом свой нехитрый ужин и скривился:
— Опять одна трава?
— Простите, мой господин, — привычно повинился шарарец. — Но шахри ан Джезе прибудет уже через час, и вам…
— …не следует есть ничего тяжелого, — раздраженно буркнул Фаиз, цитируя мастера-колесничего. Учителем ан Джезе был хорошим, не поспоришь, но нудным до зевоты — и порой чересчур, по мнению Фаиза, преданным делу. Боги с ним, с тем, что мастер гонял его по манежу по несколько часов кряду, не давая даже дух перевести, — это Фаиз еще мог понять. Со времен своего обучения в Сокрытом городе он действительно многое позабыл, а время поджимало. Однако полный запрет на кофе и частичный — на мясо, которое, по твердому мнению неумолимого наставника, «излишне отягощало желудок», был Фаизу совсем уж против шерсти. «Во имя богов, — сердито подумал он, усаживаясь за стол и опуская пальцы в высокую чашу с водой, — что может случиться от пары кусочков курицы? Колесница подо мной просядет, что ли?» Он вытер руки о салфетку, отломил край лепешки, макнул его в соус из взбитого кислого молока с зеленью и без аппетита сунул в рот. Прислужник придвинул к нему поближе миску с пастой из печеных баклажанов.
— Уже недолго осталось, мой господин, — словно угадав мысли Фаиза, проговорил он. — А как вернетесь с тренировки, я приготовлю вам плов с бараниной. Острый-преострый, как вы любите. Жаль, кофе не достать!
Он печально качнул головой. Гаяр был истинной тенью своего господина и жил только его интересами, поэтому запреты мастера-колесничего мало его трогали — по крайней мере, в кофе он точно вреда не видел. Однако все его попытки раздобыть хоть малую толику драгоценных зерен потерпели крах. Вокруг была пустыня, провиант в оазис доставляли воронкой каждый вечер, одновременно с прибытием шахри ан Джезе, а надзирал за отправкой Рашид, верный наперсник шафи. Мураду ан Махшуду нужен был результат, мастер-колесничий обещал ему этот результат при соблюдении определенных условий, Рашиду вменили в обязанность эти условия соблюсти — и против них троих у Гаяра не было шансов. Мысленно сокрушаясь по этому поводу, шарарец выдавил в чашу сок из двух больших апельсинов, разбавил его водой и подал хозяину. Фаиз, скосив глаза на прислужника, фыркнул.
— Ничего, — обронил он, словно бы в утешение — то ли ему, то ли себе. — Два дня осталось поститься.
— Три, — подумав, сказал Гаяр. — Еще состязание.
— А, ну да. Тогда как вернемся с арены — сваришь мне два кофейника сразу! Не победу отпраздновать, так хоть как последнее желание…
В его голосе проскользнула тень невеселой иронии. Прислужник поднял глаза.
— Вы победите, мой господин, — серьезно сказал он. — Вы были первым в Каф-Хаттафи. И шахри ан Джезе вами доволен, я сам слышал.
Фаиз скорчил в ответ кислую гримасу. Потом сделал еще глоток разбавленного апельсинового сока и потянулся к миске с тушеным нутом.
Мастер-колесничий прибыл в оазис точно к полуночи и отбыл обратно в столицу за два часа до рассвета. Измочаленный Фаиз, на ходу стаскивая с себя кожаный нагрудник, дохромал до источника, опустился перед ним на колени и стянул перчатки. Стертые вожжами ладони нестерпимо горели, так, словно бы с них заживо сняли кожу. Фаиз погрузил руки в воду по самые локти и с тихим благодарным вздохом прикрыл глаза. Посидел так немного, потом умыл покрытое слоем пыли лицо и улыбнулся, вспомнив обещание Гаяра. После тренировки мясо есть не возбранялось. А плов, что и говорить, его тени всегда удавался на славу. Того же эль Хаарта, вон, от блюда было за уши не оттащить… «Любопытно, — подумал Фаиз, — трубку-то этот святоша выбросил? Или рискнет всё же использовать хоть разок?» Он вновь улыбнулся краем губ, в душе, однако, ощущая уже ставший привычным холодок неуверенности. Это чувство возникало теперь всякий раз, стоило Фаизу вспомнить приятеля, и он никак не мог понять, отчего. Эль Хаарт был дурак — не в том смысле, в каком обычно понимают это слово, но в том, что касалось людей, — он совершенно в них не разбирался, и пусть самому Фаизу оно вроде бы было на руку, но почему-то ужасно бесило. Знать, что тебя используют, — и позволить это? Изо дня в день делить стол с человеком, для которого ты не больше, чем объект задания, терпеть его насмешки — и искренне огорчиться, узнав, что этому наконец-то пришел конец?.. Будь недавние подозрения шафи не лишены оснований, Фаиз бы это понял. Он сознавал свою привлекательность для таких, как он сам, — но Нейлара эль Хаарта мужчины не интересовали. И любить Фаиза ему уж точно было не за что — но как тогда всё это понимать?.. «Мне нравилось тут, с тобой», — всплыл в памяти голос Нейла, и Фаиз раздраженно передернул плечами. Лично ему всё это совсем не нравилось. В немалой степени потому, что он никак не мог перестать об этом думать.
Позади тихо, знакомо заскрипел песок. Фаиз открыл глаза и обернулся через плечо: к источнику спешил Гаяр с деревянной кадушкой в одной руке и узелком чистой одежды в другой. Жаль, нельзя искупаться по-человечески, подумал Фаиз, поднимаясь. Скинул сапоги, сбросил на землю пропитанные едким потом рубаху и шальвары, дождался, когда прислужник окатит его тремя полными ведрами воды и отмахнулся от протянутой простыни: