Хорошо осведомленный Фотий удовлетворял его любознательность, внутренне настораживаясь: что это? простое любопытство человека запертого в четырех стенах, жаждущего пополнить скудные впечатления, или неведомые холодные расчеты?
Долгожданный день настал. Фотий поднялся вслед за комендантом в камеру на верху башни. Его сын стоял, скрестив руки на груди, и смотрел в окно на бурливое, холодное озеро. Он не выказал радости, отвечал на вопросы невпопад, рассеянно. Казалось, недоволен, что его отвлекли. Фотий не мог понять, что держит сына в этой комнате. Вроде бы он должен ненавидеть свою тюрьму. И Фотий тоже сделался задумчив и рассеян.
Ипатий предложил отцу и коменданту спускаться первыми. Он надолго задержался в башне, и им пришлось дожидаться его у ворот тюрьмы. С озера задувал резкий ветер, высокие волны катились, тяжко хлопая о покрытые водорослями камни дамбы. Солнце то выглядывало, то снова пряталось среди низких, быстро бегущих туч.
— Ветрено, — сказал Ипатий, подходя к воротам и застегиваясь.
Он небрежно кивнул коменданту на прощанье, точно человеку, с которым предстоит увидеться завтра, и, не задерживаясь, пошел к экипажу по мокрым плитам дамбы. Зато долго и пристально глядел в окно на тюремную башню, пока она не скрылась из виду, отгороженная лесом.
После такого необычного поведения, Фотий чувствовал, что нельзя сказать:
— Ну, сын, я выполнил обещание и освободил тебя, теперь расскажи, что ты задумал? Каковы твои планы?
Так просто не получалось. Ипатий угадал тогда: на первое свидание Фотий шел с мыслью, добиться освобождения сына из Холодной Скалы и держать его дома под надзором, но от первоначального намерения пришлось отказаться — не всякого можно запереть. Потому Фотий с трудом заставлял себя сохранять молчание. Не однажды он поворачивался к сыну, готовый начать разговор, но передумывал, взглянув на погруженного в себя Ипатия.
Ипатия решили поместить в доме Зизиев. Зевий Зизий не принадлежал ни к белым, ни к черным магам, но был дружен с Фотием Корриком и приятельствовал с Мило Марвеллом, к тому же обладал знаниями о темных артефактах, и дом его, расположенный вдали от скученности города, предоставлялся удачным для наблюдения. И все сошлись во мнении, что это прекрасный выход.
Экипаж подкатил к воротам дома Зизиев. Фотий печально вздохнул — он так и не заговорил с сыном о том, что его тревожило. За кованой решеткой ворот сразу появились четверо стражников.
— Кто такие? — спросил их старший, демонстративно постукивая палочкой по левой руке.
Ипатий удивленно оглянулся на отца.
— Это стражники Гвидо. Он настоял, что они будут охранять дом. В доме еще столько же черных магов, — пояснил Фотий Коррик. — Идем!
Он первым грузно спустился по ступенькам и подошел к закрытым воротам.
— Я вам известен, а это мой сын, Ипатий Коррик.
Старший кивнул одному из товарищей и сказал Фотию:
— Подождите.
— Чего?! Там кто-то не одет? — нетерпеливо задал вопрос Ипатий.
Стражник, презрительно рассматривая его, не ответил. Ипатий нахмурился и взмахнул рукой. Створки ворот распахнулись, сметая стражников. Фотий Коррик охнул. Ипатий, засунув руку в карман сюртука, прошел вперед.
— Ты идешь?! — обернулся он к отцу.
На миг Фотия сковал ужас. Теперь все заняло свои места: и двусмысленные усмешки, и ощущение недоговоренности. Вот какую правду скрывал сын! Ему не нужна волшебная палочка, не нужны артефакты. Он сам — магия. Он самый могущественный чародей в Ойкумене. Правда обрушилась, как внезапное половодье. Мысли Фотия разбегались, яростно сталкивались, взбираясь одна на другую, будто льдины на реке. Сам Фотий Коррик входил в сотню сильнейших магов Ойкумены, но и первые из сотни, Сервий Целлер и Аврелий Равилла, величайшие чародеи века, могли без палочки, усилием воли, разве что достать кролика из шляпы.
Оправившись от потрясения, Фотий нагнал сына и придержал его за рукав.
— Почему ты мне раньше не сказал?
— Теперь знаешь. Тебе от этого веселее?!
Фотий не ответил. Такое могущество — смертный приговором. И узнай об этом советники немного раньше, они непременно избавились бы от угрозы по-тихому при помощи надежного яда. Великие чародеи приносили и великие перемены, а перемен в Ратуше не любили. И снова вспомнилась двусмысленная усмешка Ипатия.
— Мой бедный сын!
Ипатий придержал шаг и обернулся к отцу. Впервые в глазах его Фотий увидел мягкость.
— Ничего, как-нибудь справимся! Сейчас забрезжил крохотный шанс выкрутиться.
— Не надо было им показывать, — Фотий кивнул в сторону дома.
— Они все равно узнали бы. Пусть лучше сейчас. Теперь им ясно, с кем имеют дело. Во всяком случае, яд выберут быстродействующий.