Выбрать главу

Матисс вспоминал 90-е гг.: «Фовизм был для меня испытанием средств: как воедино разместить рядом синий, красный и зеленый цвета». И далее продолжал: «Исходный пункт фовизма — решительное возвращение к красивым синим, красивым красным, красивым желтым — первичным элементам, которые будоражат наши чувства до самых глубин». В 1902—1904 гг. сомнения и поиски продолжались. Позже все определилось. В 1905— 1907 гг. художник пишет фовистские небольшие пейзажи-этюды, портреты и натюрморты, отдельные крупноформатные панно. Панно «Роскошь, покой и сладострастие» было куплено Синьяком. Название — строчка из стихотворения Бодлера; иконографические источники — приобретенные сезанновские «Три купальщицы» и «Счастливая страна» де Шаванна. В манере исполнения видны дивизионистская пуантиль и декоративизм модерна группы «Наби».

В 1906—1907 гг. формируется матиссовская «академия», ставшая вскоре колыбелью космополитического авангарда, в которой обучались венгры, чехи, художники из США и Скандинавских стран. Сам Матисс активно занимается не только живописью, но и скульптурой, росписью по керамике. В 1907 г. он дает интервью Аполлинеру, а в следующем году помещает свои «Заметки живописца» в журнале «Гранд ревю». Материальное положение художника стало достаточно устойчивым. «Матиссы», как стали называть его картины, начали раскупаться коллекционерами, причем не только во Франции, но в США, в России. В Москве прекрасную коллекцию «матиссов» собрали С. Щукин и И. Морозов. Собственно к 1908 г. для Матисса, как и для его друзей, фовизм кончился. Сложилась новая художественная система, явившаяся синтезом фовизма, стиля модерн и поисков новой экспрессии «знаковых» форм. В это время складывается и собственная «философия искусства». Фовизм, хотя и преодолевался, всегда оставался постоянным спутником творчества, более того, художник к нему временами возвращался, иногда, как это случилось в 1936 г., заявляя об этом декларативно.

О конце фовизма и начале нового этапа свидетельствуют и тексты художника, начиная с «Заметок живописца». За ними последовали «Высказывания об искусстве» в журнале «Ле Нувель», опубликованные в 1908 г., и интервью, данное в 1911 г. московским «Русским ведомостям». Самоанализы своего искусства продолжались в 30-е и 40-е гг. Их эстетика оставалась более или менее прежней, но уточнялась по отношению к разным видам искусства, преимущественно по отношению к рисунку, иллюстрированию книг и задачам стенных декораций.

Лексика Матисса предельно проста, и собственно его «философия искусства» сводится к нескольким, выстраданным и любимым, положениям. Они варьируются, неоднократно повторяясь. Помимо личного опыта источниками стали: теории А. Бергсона, любимого философа Матисса, которого он перечитывал даже в 1940-е гг., когда популярность этого автора явно пошла на убыль, и идеи любимого учителя Г. Моро. Если влияние Бергсона чувствуется в опоре на бессознательные ощущения, то мысли Моро угадываются в рассуждениях Матисса о художественных средствах. Последнее легко проиллюстрировать: если Моро, например, говорил: «Чем проще средства, тем сильнее чувства», то Матисс добавлял: «Эмоции за счет простых средств». Учтем еще одну особенность художника, а именно: Матисс не любил теорий и был склонен к афористичности или «беседам», не создавая систем и программ. Формулировки его ясны и легко запоминаются.

Лозунг Матисса: «Выразительность!» Это то, к чему художник стремится прежде всего. «Такая выразительность,— как он поясняет в 1908 г.,— должна проявляться во всем строе картины: место, которое занимают тела, пространство, их окружение, пропорции. Здесь все важно». Художник желает, чтобы «зритель становился человеческим началом художественного произведения». В «Заметках... » говорится: «То, о чем я мечтаю,— это об искусстве уравновешенном, чистом, спокойном, без волнующего или захватывающего сюжета, которое бы являлось для всякого человека умственного труда, для делового человека, также и для писателя, облегчением, отдыхом от мозговой деятельности, чем-то вроде хорошего кресла, в котором человек отдыхает от физической усталости». Художник старается «сообщить картинам спокойствие». Чуть позже он еще раз поясняет свою позицию: «Я хочу уравновешенного, чистого искусства, которое не беспокоит, не смущает: я хочу, чтобы усталый, надорванный, изнуренный человек перед моей живописью вкусил отдых и покой».

Сам сохраняющий эпикурейскую жизнерадостность и спокойствие, Матисс хотел свое восприятие жизни воплотить в собственную манеру выражения этого восприятия. И поэтому «средства художника должны непосредственно вытекать из темперамента художника». Это Матисс сказал в 1908 г. и повторял до конца жизни. Он ценил личное организующее творческое начало, такое, какое нужно, если не всем, то многим. Он не углублялся в анализ движущих пружин творчества, полагая, что это— «мало доступная тайна». Поэтому художник и говорил: «Мы не властны над нашим творчеством. Оно вне нашей воли». И комментировал: «Живопись служит художнику орудием воплощения своего внутреннего видения», или: «Я всегда позволял собой руководить инстинкту». Искусство таким образом — «выражение личного духа». За год до смерти Матисс высказал следующее убеждение: «Всякое истинно творческое усилие совершается в глубинах человеческого духа; цвет и линии — это силы, и в игре этих сил, в равновесии их скрыта тайна бытия». Поэтому в конце 40-х гг. он мог сказать: «Когда я работаю, я верю в Бога».

Задача искусства, по Матиссу, ясна: «с возможно большей непосредственностью и простейшими способами передать то, что относится к сфере чувств». Мастер ищет сильных реакций, их возбудителей, чтобы потом свести их к гармонии. Он ощущает мир как ребенок и последовательно синтезирует в изображении целого отдельные впечатления. Призыв воспринимать мир по-детски звучит в его текстах и интервью довольно часто, в последний раз — в 1953 г., за год до смерти 85-летнего мастера.

Художник добивается «чистоты» применяемых средств. Для этого он исследовал каждый «конструктивный» элемент: рисунок, цвет, валеры, композицию. Ему хотелось проникнуть в тайну того, как можно синтезировать элементы, не ослабляя их «выразительной силы». Его отдельные исследования начинались с цвета, потом — с рисунка и композиции. Валерами он по-настоящему никогда не интересовался. Цвет ценился превыше всего.

Матисс считал, что «цвет — свет мозга художника». Важность цвета заключается в том, что «цвет, порожденный и вскормленный материей и воссозданный сознанием, может выражать сущность каждой вещи и в то же время вызывать у зрителя внезапные эмоции». В 1945 г. художник пояснял, что «цвета обладают присущей им красотой, которую следует сохранять так же, как в музыке стремятся сохранить тембр». Вообще мысль о соответствии красок и звуков близка мастеру, и в этом он придерживался традиций романтизма и символизма. В 1908 г. он сказал, что «должен возникнуть аккорд цветов — гармония, подобная музыкалькой гармонии». Поэтому представление о музыкальности полотен художника не является исключительно метафорическим. Как Делакруа и Энгр, он владел, правда менее профессионально, смычком. Музыка и живопись в его сознании существовали рядом. По мнению художника, «цвета действуют тем сильнее, чем проще; усиленный цвет воздействует, как удар гонга». Этим и определяется звучность палитры Матисса. Цвет он выбирает без помощи «консультации» с научными теориями, подсмеиваясь над своими учителями-дивизионистами, поглядывающими на пример разложения солнечного цвета в хрустальной призме. Его цвет — ощущения, и «интенсивность цвета соответствует интенсивности чувств художника». Важно лишь, что и как организовать колористически. В 1908 г. художник прямо утверждал, что «при помощи разных цветов, основываясь на их близости или контрастности, можно добиться поразительных успехов и эффектов». Тут важны ритм цвета, структура соотношения красок. Он искал контрасты и гармонии, добивался того, что сам однажды назвал «гармонией в диссонансах».

Рис. 9. А. Матисс. Декоративная фигура на орнаментальном фоне. 1925

Мартисс ценил волшебство линий, порой создавая чарующие «танцующие арабески». «Живописной пластике» у него соответствует «рисунок пластики». Рисунок им рассматривался как еще одна степень освобождения от вкуса натуры, т.е. как «расширение границ условности». Рисунок помогал поискам «абсолютной простоты». Матисс неоднократно говорил о рисунке как таковом, подразумевая по преимуществу средства станковой графики. Но в мыслях его заключалось и большее, а именно, со временем вырастала функция «внутреннего», общего рисунка, т.е. значение сильных контуров, изгибов отдельных фигур. Тут многому научили примеры японской ксилографии и искусство Тулуз-Лотрека. Иногда у Матисса отдельные элементы композиции буквально «нарисованы» на полотне. «Рисунок показывает степень овладения предметом изображения»,— говорил мастер в 1945 г., вспоминая Энгра, этого «месье рисунок», как говорили его современники. К «рисованным» частям картины относились арабески и «украшения» — необходимые предметы «общей оркестровки». И, удачно размещенные, они помогали яснее выявить форму или акцентировать те или иные элементы композиции. Сходным образом «завитки» и орнаменты использовали и в станковой графике.