ФУТУРИЗМ. БУДУЩЕЕ «БЕЗ БУДУЩЕГО»
«Футуризм!» — боевой клич раннего авангарда. Он разнесся по городам Франции, Италии, России, Германии и США. Все, кто в той или иной степени готовы были поддерживать новое искусство, могли смело называть себя «футуристами» — «глашатаями будущего». Все они являлись ниспровергателями (с их точки зрения) старого, отжившего. Их стало не меньше, чем в свое время «декадентов», против пассеизма которых они столь рьяно выступали. Там, где футуризм, там звучат призывы сжигать музеи, создавать необыкновенный художественный язык, воспитывать новую породу людей. И хотя их было немного, они уже с гордостью произносили футуристическое «Мы».
Филиппо Томазо Маринетти в парижской газете «Фигаро» опубликовал 20 февраля 1909 г. манифест «Футуризм». Так бывший поэт и эссеист стал организатором нового «изма», его агитатором и «мотором». Маринетти говорил от имени своих друзей: «Мы молоды, сильны, живем в полную силу, мы футуристы?» И тут же призывал: «А ну-ка, где там славные поджигатели с обожженными руками? Давайте-ка сюда! Тащите огня к библиотечным полкам! Направьте воду каналов в музейные склепы и затопите их! И пусть течение уносит древние полотна! Хватайте кирки и лопаты! Крушите древние города!» И далее: «Не где-нибудь, а в Италии провозглашаем мы этот манифест. Он перевернет и спалит весь мир. Сегодня этим манифестом мы закладываем основы футуризма. Пора избавить Италию от всей этой заразы — историков, археологов, искусствоведов и антикваров!» Чуть позже в первом футуристическом манифесте, обращенном к жителям Венеции, прозвучат знакомые призывы: «Венеция — великолепная рана прошлого. Надо подготовить рождение индустриальной и военной Венеции. Засыпем каналы, сожжем гандолы!» После этого последовало обращение к испанцам: «Молодые и бодрые, идите к нам!» Французский поэт Аполлинер, зараженный футуристической идеологией, написал памфлет «Футуристическая антитрадиция» (1914). Маринетти приезжал в Россию. Откликом на этот визит, хотя итальянец и не нашел полного понимания среди поэтов и художников обновляющейся русской культуры, все же зазвучал призыв: «Долой Александра Бенуа!», как представителя декадентского «Мира искусства», и желание «скинуть Пушкина с парохода современности». Подобное запомнилось лучше всего и надолго, однако дело футуризма заключалось в большем...
Итак, футуризм. Его признанным европейским идеологом по праву считается Маринетти, отважившийся на решительный шаг — создание новой культуры будущего. Уже в ранних своих публикациях в журнале «Поэзия» он провозглашает возможность построения нового общества, инициаторами которого явились бы художники, литераторы, композиторы и архитекторы. Впрочем, идея не так уж совсем незнакомая; кто из романтиков, а потом и представителей стиля модерн не мечтал о том же? Заметим, что сам Маринетти и его друзья, среди которых особенно следует выделить У. Боччони, К. Kappa, Л. Руссоло, Дж. Балла и Дж. Северини, начинали свою творческую деятельность в атмосфере декаданса, причем, учтем, в особенно провинциальном варианте. Однако в провинции голоса новой цивилизации слышны порой лучше, чем в крупных центрах. Германия и США выдавали рецепты возможного индустриального развития.
Футуристические прокламации появились на фоне неожиданно разговорчивого мира, который обрел телефон, телеграф, радио и многотиражные газеты. Как можно было не увлечься открытиями и изобретениями Эйнштейна, Планка, Морзе и Эдисона! Локомотивы все быстрее покрывали многокилометровые пространства, мелькали «авто», в небе засверкали «аэро», люди бегали в «кинемо». Все эти новомодные слова, так же как «электро», «динамо», «фото», стали писаться с заглавных букв, как некогда и еще недавно писались «Вечность», «Весна», «Тайна». Маринетти чутко среагировал на «победоносную и окончательную эстетику локомотивов, броненосцев, монопланов и автомобилей». Ему предстояло эту новую «чувственность механизмов» объяснить людям, потому что, как он говорил, «все, кто пользуется телеграфом, телефоном, граммофоном, поездами, бициклами, авто, транс-атлантиками, дирижаблями, аэро, кинемо, великим ежедневным (синтез мирового дня), не думают, что все это имеет решительное воздействием на наш мозг».
На место прежней утопии пришла новая. Появились энтузиасты, которые хотели бы заставить людей увлечься будущим, где индустриальный капитализм, приняв цивилизованные формы, повел бы людей к овладению всем мыслимым и достижимым бытием. Еще раз напомним, что футуризм получил наибольшее распространение в таких странах, как Италия и Россия, «страдающих» неполнотой развития буржуазных отношений; эти страны — его главные цитадели, хотя отклик он получил во Франции, Германии и США, принимая там локальные характеристики. Однако отметим, что первый манифест, именно так позже стала именоваться публикация в газете «Фигаро», появился в Париже. В чем причина? Вечный гипноз «авангардного Рима» Европы, который приковывает к себе пристальное внимание со времен Матисса и Пикассо? Или нечто другое?
Маринетти был талантливым организатором прессы. Уже символисты, чей язык, кстати, он безбожно эксплуатировал, поняли, что значит газета и журнал для рекламы собственных интеллектуальных упражнений. Пройдя символистскую школу, Маринетти, конечно, не мог забыть ее уроков. Тем более что, родившись в египетской Александрии, он считал французский язык чуть ли не родным, хорошо владея им, зачитываясь А. Рембо, Ш. Бодлером, П. Верленом. Начав со столицы европейского авангарда, Маринетти не забывал об Италии, ибо только там «вербовались» подлинные соратники, его поддержавшие и никогда не предавшие. Некогда они также являлись отчасти символистами, отчасти модернистами и пуантилистами. Трудно сказать, стали бы эти художники немного футуристами, так как их творчество до 20 февраля 1909 г. было еще достаточно традиционно. Однако подспудно все было готово; нужен был только сигнал «боевой тревоги»; сразу же появились легионеры, вставшие под знамена «Будущего».
Маринетти обращался к таким городам Италии, как Милан и Турин — наиболее индустриально развитым городам севера страны. Манифест Маринетти был оглашен в Турине 3 марта 1909 г. перед 3-тысячной аудиторией, собравшейся в театре Кьярелла. Группа миланских художников откликнулась 11 февраля 1910 г. новым манифестом. Так началось новое движение в искусстве.
Если отбросить внешнюю напыщенность в духе символизма и склонность к парадоксам, то в первом манифесте, состоящем из 11 пунктов, можно выделить главное: энергия действия, скорость и война. Все они, естественно, переплетались. Слова о «любви к опасности», об «отваге, смелости и бунте», об «опасном прыжке, гимнастическом шаге, оплеухе и мордобое» могли показаться сильным контрастом по сравнению с убаюкивающим декадансом. Маринетти декларирует: «Не существует красоты вне борьбы, нет шедевров без агрессивности. Мы на мысе веков... Пространство и время умерли вчера. Мы прославляем войну — единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, жест, обрекающий на смерть и презрение к женщине». И все это ради следующего: «Мы будем воспевать рабочий шум, радостный гул и бунтарский рев толпы, пеструю разноголосицу революционного вихря в наших столицах; ночное гудение в портах и на верфях под слепящим светом электрических лун. Пусть заводы привязаны к облакам за ниточки вырывающихся из них труб дыма. Пусть мосты гимнастическим прыжком перекинутся через ослепительно сверкающую под солнцем гладь рек. Пусть пройдохи-пароходы обнюхивают горизонт. Пусть широкогрудые паровозы, эти стальные кони в сбруе из труб, пляшут и пыхтят от нетерпения на рельсах. Пусть аэропланы скользят по небу, а рев винтов сливается с плеском знамен и рукоплесканиями восторженной толпы».
Этот манифест трудно цитировать, так как это целостное литературное произведение, со своей поэтикой и языком. Многое в появлении манифеста будет характерно для авангарда последующих времен: многое начиналось с деклараций и многое начиналось поэтами. Футуризм остался для последующих поколений вдохновляющим примером.
Положения первого манифеста отражают некоторые чувства и умонастроения, характерные для ряда итальянских интеллектуалов. В них прихотливо перемешаны идеи анархизма, ницшеанства, эротизма в духе Д'Анунцио. Панитализм вызрел на фоне готовящейся войны в Ливии, захвата Австрией Триеста. Атмосфера назревающей мировой войны, несомненно, тревожила души. Мысли о пространстве и времени были навеяны новейшими открытиями физиков, мыслями об «исчезновении» материи и философией Анри Бергсона о протяженности событий, существующих лишь только в сознании. Пример индустриализации Германии и США вызывал у итальянцев чувство восхищения и комплекс неполноценности; поэтому в стране, экономически плохо развитой, машина казалась «прекраснее Ники Самофракийской». Так как «музейность культуры» Италии мешала, казалось, стране двигаться вперед для того, чтобы стать значительной державой Европы, не менее великолепной, чем Древний Рим, то подобную культуру следовало уничтожать: «Музеи и кладбища! Их не отличить друг от друга... Что хорошего увидишь в старой картине? Только жалкие потуги... Восхищаться старой картиной — значит заживо похоронить лучшие чувства. Лучше употребить их в дело, направить в рабочее, творческое русло. Чего ради растрачивать силы на никчемные вздохи о прошлом? Это утомляет, изматывает, опустошает... Для хилых, калек и арестантов — это еще куда ни шло. Может быть, для них старые добрые времена — как бальзам на раны... А нам это ни к чему!» Самый решительный «удар» итальянские футуристы намеревались нанести по своей стране — по Италии, где «1000 музеев, сто тысяч панорам и руины на все вкусы».