Николай истерически усмехнулся. Из уст отца эти слова были нелепыми, словно были сказаны шутом. Лампочка в погребе вконец перегорела, и теплый свет больше не падал на бетонный пол. Коля остался стоять в кромешной тьме. Однако отсутствие освещения волновало его меньше, чем то, что он может опоздать на игру.
— И кто по-твоему виноват? — на ощупь найдя стену, Коля прижался к ней. Холодный кирпич остужал его разгоряченное от злобы тело.
— Ты и твое упрямство, — спокойно утверждал Литвинов-старший. — Я прилагал все усилия, чтобы у тебя было светлое будущее. Я много работал, чтобы за твоей спиной у тебя была финансовая подушка. Я отдал тебя в хоккей, чтобы в тебе воспитали мужчину. Я отправил тебя в Институт бизнеса, чтобы ты получил достойное образование. Я хочу передать тебе управление компанией, чтобы ты до конца жизни ни в чем не нуждался. А ты чем мне отплатил?
— А я тебя об этом просил? — с пренебрежением задал вопрос Коля. — Ты делал это по своей воле. Это был твой эгоизм. Хотя нет. Это было твое раздутое самомнение. Ты просто играл роль отца в спектакле, который так нужен был прессе. Ты сделал на мне репутацию. Дайте-ка подумать! Страдающий отец-одиночка и пятилетний сын. Хорошая картина, не так ли? Но ты спросил меня, хочу ли я всего этого? — он возвысил руки над головой и покрутился на месте.
— А кто не хочет? — ухмыльнувшись, Александр Юрьевич качнул головой. — Иногда мне кажется, что я тебя избаловал. Многие мечтают жить в таком доме, как у тебя. Иметь такие ресурсы, которые есть у тебя. А ты все отвергаешь.
— Потому что я устал был частью этого мира. Мира, где все решают деньги! Мира, где я тебе что-то должен! — Коля сорвался на крик и забарабанил в дверь. — Выпусти меня! У меня сегодня игра!
— Кажется, сегодня твоей команде придется играть без капитана, — спокойно ответил Александр Юрьевич, засунув руки в карманы брюк. Из его уст раздался протяжной свист. Гулкое эхо свиста пропитало стены погреба и еще больше разозлило Колю. — Бывает же так.
Из винного погреба послышался рык. Николай, схватившись за голову, сжал пальцами волосы. Крепко зажмурил веки и громко закричал от несправедливости, завертевшись в бешеной круговерти. Он пнул кроссовком бочку с вином, наткнувшись на нее совершенно случайно. Из пробитой деревянной тары ручейком начало просачиваться красное вино. Коля похлопал по карманам черных джинсов, выискивая телефон, и мысленно отругал себя за то, что оставил мобильник на столике у входа. Теперь он не сможет предупредить Сергея Петровича и попросить его о помощи.
— Выпусти, я сказал! Мы так не договаривались! Ты не можешь оставить меня здесь!
— Могу и оставлю. Кажется, ты слишком запутался. Я даю тебе прекрасную возможность подумать, — развернувшись на каблуках темных туфель, запел Литвинов-старший. — С ответом я не тороплю. Но, чем лучше ты будешь думать, тем быстрее увидишь лед.
— Чего ты от меня хочешь?
— Ты сам знаешь. Успокой свое самодурство, и истина прольется на свет, — бросил Александр Юрьевич. За дверью послышались шаги. Отец поднимался по лестнице и с каждой секундой отдалялся от Коли.
Николай несколько раз ударил кулаком по двери, а затем скатился по ней вниз, присев на бетонный пол. Он действительно знал, что отцу от него нужно. Если он хочет выйти отсюда, он должен помочь отцу выиграть тендер. Должен поступиться со своими интересами и принципами. Должен заняться делами НИС-групп.
Глава 10
Пять дней, проведенных в заточении, выжали из Николая последние силы. Он пропустил игру с «Черными драконами» и упрекал себя в том, что пытался в тот день пойти против отца, которому понятия «доброта» и «честность» давным-давно чужды. Ему было плевать на то, что желудок сводило в болезненном спазме от голода и что сухота пробрала горло. Безразлично, что из-за отсутствия света он потерял ориентацию в пространстве и что мозг начал создавать фантомные ощущения в виде мурашек по коже и несуществующих солнечных вспышек. Ему было важно лишь одно: знать, что «Лисы» взяли победу в этом матче и что он несильно их подвел.
За эти дни его тело сильно ослабло: стоять на ногах становилось все тяжелее. Поэтому он просто сидел на куртке, которую успел набросить на плечи в тот день, и опирался на кирпичную стену, которая стала казаться ему чересчур влажной. Николай слышал, как на улице два дня лил дождь, словно небо оплакивало отцовские грехи и желало того же, что и он сам: свободы. Это слово стало для него несбыточной мечтой, ведь недостаточно было освободиться от отцовских оков, просто покинув этот треклятый погреб. Цепи были гораздо прочнее.
Фитилек еще может зажечься изнутри, даже если кажется, что в тебя вонзили стальной кинжал. Главное — верить.
Николай уже не верил ни во что. Да и как можно было надеяться на лучшее, когда собственный отец путем лишения свободы и шантажа пытался заставить его делать то, чего он вовсе не желал? За эти пять дней Александр Юрьевич ни разу не поинтересовался его состоянием. Он приходил лишь пару раз для того, чтобы получить нужный ему ответ. Коля по-прежнему отказывался, и за его неповиновение Александр Юрьевич лишил его пищи и питья и даже не удосужился распорядиться, чтобы в погребе починили свет.
Николай привык к этой жестокости с самого детства. Точнее быть, с момента, когда не стало матери. Коля до сих пор смутно помнил тот день, так как был слишком мал. В его памяти проплывали лишь короткие вспышки секундных моментов. Много полицейских машин. Гул сирены скорой помощи. Черный мешок. Целостная картина того вечера никак не всплывала в его голове. Он помнил лишь напуганное лицо Александра Юрьевича и слезы, заполонившие его глаза. С того вечера их жизнь можно было поделить на «до» и «после». «До» — счастливая, полная любви и изобилия. И «после» — жестокая и гнусная, наполненная шантажом и укорами. Смерть Веты Литвиновой сильно изменила Александра Юрьевича, который с каждым днем становился угрюмее, холоднее и безразличнее к родному сыну, тому единственному, что напоминало ему о жене.
Коля зажмурил веки, пытаясь избавиться от болезненных воспоминаний, и стал жадно глотать воздух. Кислорода в погребе становилось все меньше и меньше. И он ощущал, как каждый его вздох дается все тяжелее, как рассудок мутнеет и как ужасно кружится голова. Но изо всех сил он старался держаться и не потерять сознание. Николай, стирая черные джинсы о бетон, подполз на коленях к двери и, кое-как сжав пальцы в кулак, принялся стучать по ней. Удары выходили слабыми и едва уловимыми. Надежда быть услышанным стремилась к нулю. Но он не переставал стучать. Что-то подсказывало ему, что отец, несмотря на свою свирепость, придет спросить его о принятом решении.
Интуиция Колю не подвела: он отчетливо слышал, как отцовские стопы с нажимом ступают на лестницу, ведущую в погреб. Откашлявшись, Николай еще раз постучал в дверь, выжав из себя последние силы.
— Выпусти, — на издыхании вымолвил Коля.
— Ты наконец-то принял верное решение? — ухмыльнувшись, поинтересовался Литвинов-старший. Его не заботило ничего, кроме предстоящего тендера и победы, которую он должен был одержать.
— Выпусти, и я расскажу, — слова прозвучали с некой мольбой.
Александр Юрьевич скользнул в карман брюк и выудил оттуда ключ. Медленно, словно никуда не торопился, вставил ключ в замочную скважину и сделал пару оборотов. Деревянная сосновая дверь распахнулась — и Николай, подпирающий ее, повалился на бок, щекой коснувшись порожка. Его глаза были устремлены на мысы отцовских туфель. Литвинов-старший даже не намеревался подать Коле руку, чтобы помочь тому встать. Он лишь сделал два шага назад, отдалившись от сына, и продолжил сверху смотреть на него.
— Скажи мне то, что я хочу услышать, иначе я буду думать, что отпер эту дверь зря, — холодно сказал Александр Юрьевич. Истощенное тело сына его не волновало.
Николай приподнял корпус, опершись ладонями на пол, и, вздохнув, взглянул на отца. Он пытался найти на его надменном лице хоть каплю сожаления и сострадания, однако ничего не обнаружил. Набрав в легкие воздух, он выдал то, что так нужно было его отцу: