— Прости меня, — ответил Скороход. — Она мне сказала, что это ты послал ее. Я благодарен и ей, но прежде всего — тебе.
В лесу потянул ветерок. Зашелестела листва. Закачались ветви деревьев.
— Поспешите, надвигается гроза, — предупредил их Козодой.
Его слова отнесло порывом налетевшего ветра.
Скороход и Копуша отправились искать укрытия от дождя, крупные и тяжелые капли которого начали все сильнее и сильнее хлестать по листьям.
Гроза помешала им вдоволь наглядеться друг на друга, но оба были счастливы тем, что они, наконец, вместе.
Миновав то место, где был растерзан филин, и обогнув опушку, они снова вошли в лес. Тропинка, на которую вступили друзья, уходила вверх по какому-то склону, густо заросшему кустарником. Подгоняемые вспышками молний и раскатами грома, они помчались по ней, не думая о том, куда она их приведет, и вскоре уперлись в насыпь, отлично выравненную и утрамбованную, внутрь которой вело зиявшее в ее верхней части темное, но довольно широкое отверстие.
Внезапно дождь полил как из ведра. Не имея времени раздумывать, друзья залезли в нору.
НЕЛЮДИМ
Внутри было чисто и тепло. На мягком земляном полу нельзя было обнаружить ни волоска, ни листика, ни паутинки. Не было заметно даже следов обитавшего здесь животного. Видно тут жил чистюля и заботливый хозяин.
Снаружи бушевал проливной дождь. Ветер срывал с деревьев холодные капли, а в норе было уютно и тепло.
— А что если здесь живет лисица? — испуганно проговорила Копуша.
— Я знаю ее запах. Кроме того, она нечистоплотная и неряшливая, — ответил Скороход. — Жилище лисицы не может быть таким.
Он попробовал угадать запах, который шел из глубины норы. Но он был слабым и незнакомым ему.
— Давай помолчим, — сказал он. — Переждем здесь грозу и двинемся дальше. Не забывай, что мы потеряли из-за твоего непослушания и легкомыслия целых два дня.
Но Копуше не хотелось молчать. Она стала рассказывать ему про свои похождения. Скорохода увлек ее рассказ.
Вдруг оба они услышали шум размеренных и тяжелых шагов. Из мрака выступило что-то белое, блеснула пара злобных маленьких глаз и раздался глухой сиплый голос.
Животное, показавшееся из глубины норы, было крупное и сильное. Это было что-то среднее между медвежонком и поросенком. Ступало оно тяжело, медленно передвигая свои короткие ноги с длинными черными когтями. У него было массивное туловище и жесткая, как щетина, длинная серая шерсть. Маленькую головку разделяли надвое шедшие по обеим щекам белые полоски. Зверек шел на задних лапах, ступая на всю ступню, как медведь.
Скороход выпустил свои иглы, а Копуша тотчас ушла под свой панцирь.
— Вон! — прохрипело животное. — Вон, негодяи!
И, прежде чем они успели что-либо возразить или извиниться, животное грубо вытолкало их наружу. Они скатились по склону насыпи к ее основанию.
Обиженные и промокшие, друзья перебежали на противоположную сторону к липе и укрылись меж ее корней. Растерянные, они оба молчали.
Сверху, с ветвей дерева, донесся хохот. Кто-то смеялся над ними.
— Ха-ха-ха! — раскатисто звучал смех.
— Эй, кто там смеется наверху? — рассердись, крикнул Скороход.
— Ку-ку! Ку-ку! Ловко вышвырнул вас старый отшельник. Ха-ха-ха!
Копуша и Скороход узнали Кукушку.
Они вспомнили, как она, просыпаясь рано утром, куковала над полем и хохотала над своими снами. Вспомнили, что она любила подтрунивать над ними.
— Скажи-ка, — обратился к ней еж, — кто этот грубиян? Как его зовут?
— Вот тебе и на! Не знаешь Барсука? Да ведь это такой чудак, каких мало. Старый холостяк. Ни с кем не водится. Угрюмое существо. Я все про него знаю. Вот уже десять лет, как я скитаюсь по этим лесам, и на этой липе я провела, можно сказать, свои самые лучшие годы. Да, я помню его семью, помню, если хотите, и его род. Жирные и грубые существа, которые никогда не смеются и из которых слова выдавить нельзя — себялюбцы, скрытные, холодные. Им только бы лежать спокойно, наслаждаясь своим одиночеством. Да-а, знаю я ихнего брата!
— Почему он нас выгнал? — спросила Копуша, — Мы были у самого выхода и не могли насорить в его жилище…
— Как ты бестолкова, моя милая! — оборвала ее Кукушка. — Неужели не можешь попять того, что я тебе говорю. Такой у него характер. Он не выносит никого, кроме самого себя. Жизнь его идет своим чередом, тихо и гладко. Выходит он из норы в одни и те же часы, в одни и те же часы возвращается. Весь день сидит дома. Если уж очень жарко, то вылезет из норы и уйдет вон в те заросли, что за насыпью. Там есть одна колода. Вот он и лежит под ней в холодке, покуда не стемнеет. Потом встанет, прислушается и примется зализывать шерсть, прихорашиваться — будто этой щетине нужен уход, — надуется, примет строгий, важный вид и зашагает по тропинке. А шагает-то медленно, степенно, словно боится себе ноги вывихнуть. Возвращается под утро сытый, посапывает тихонько от удовлетворения и тут же заваливается спать. И не приведи кому бог переступить порог его жилища…