Мы все закивали головами. Священник сделал необходимые приготовления, но его опять отвлек Митрич.
— Батюшка, простите, но может вы не поняли, ведь на самом деле чудо произошло, а вы…
— Да я верю, Иван! Произошло чудо, но в Церкви чудеса происходят часто.
— Правда? — Дорохов был похож на ребенка. — И даже такие?
— Ой, Иван! Я бы даже сказал, что еще и не такие! Так что давайте радоваться и Бога благодарить. — Митрич еще глубже ушел в какие-то свои думы. Я отчасти понимал его состояние. Чувствуешь себя крайне неуютно, когда рушится прежнее мировоззрение. Кажется, что весь мир переворачивается.
Отец Павел тем временем начал чтение молитв. Минут двадцать, которые длился молебен, пролетели на одном дыхании. Священник поминал святителя Николая и целителя Пантелеимона. Перед моим взором возник лик архиепископа Мир Ликийских Николая, каким я его увидел на небольшой выцветшей бумажной иконке в загородном доме в Перхушково. На душе стало удивительно тепло.
Молебен кончился. Батюшка сказал заключительное «Аминь» и, взяв Крест, всех нас благословил. Неожиданно сверху — где-то под куполом храма — раздался еле слышный хлопок. Мы подняли головы и увидели падающий бумажный листок. Он медленно опускался, кружась и переворачиваясь, пока не упал прямо к ногам священника. Батюшка наклонился и поднял бумагу. Светлана ахнула, закрыв лицо руками.
Мы с Митричем встали у батюшки за спиной, разглядывая находку. На слегка пожелтевшей бумаге черными чернилами от руки был написан текст:
Я, избранная из избранных, прошедшая очищение и призванная служить Господу и единственному пророку его Великому Радошу, становлюсь частью единственной истинной церкви Господа Моего и единственного пророка Его Великого Радоша — «Церкви Сына Царствующей». Я делаю это добровольно, ради Господа моего и единственного пророка Его — Великого Радоша. Ради великой цели — установления рая на всей земле для всех людей — которую ставит передо мной Господь мой и единственный пророк Его Великий Радош, я отрекаюсь:
— от моего имени Светлана;
— от моих родителей;
— от всего моего движимого и недвижимого имущества, завещая его на исполнение воли Господа моего и единственного пророка Его Великого Радоша;
— от любой земной веры, религии, философии и иных убеждений, кроме учения Господа моего, явленного через единственного пророка Его Великого Радоша;
— от Христа и Церкви Его;
— от дочери моей — гнусной христианки.
— от своей воли, отдав ее в руки Господа моего и единственного пророка Его Великого Радоша.
Да пребудет со мной Господь!
Калиока.
Ниже была широкая полоса темно-бурого цвета.
— Это ваше, Светлана? — Священник говорил тихо, почти торжественно.
— Да, батюшка, та самая бумага и… И моя кровь!
— Вот, Иван, а вы говорите, чудо… — Бедный Дорохов! На него было жалко смотреть. Видимо его лимит на удивления уже давно закончился. — Держите, Светлана, это ваше. — Батюшка передал листок Светлане Леонидовне.
Теща долго держала его в трясущейся руке, а по щекам ее катились слезы. Наконец, тыльной стороной кисти левой руки она вытерла лицо и решительно разорвала листок на две части, сложив которые вместе разорвала повторно. Отец Павел взял у нее из рук обрывки бумаги и поджег от лампадки, висящей перед иконой святителя Николая. Бумага вспыхнула ярким пламенем и в считанные секунды сгорела дотла.
— Митрич? Митрич? — Мы уже собрались уходить, а Дорохов куда-то пропал. Обернувшись, я обнаружил друга, стоящим на коленях перед иконой святителя Николая. Ваня истово крестился и кланялся, касаясь лбом пола…
* * *Начальник Красноярского УВД генерал-майор Косован сорвался в очередной раз. Еще полгода назад врач запретил ему любые сильные нервные эмоции.
— Можно подумать, это так просто! Легче пить бросить! — Зло бросил доктору генерал, покидая кабинет.
Сегодня Косован надеялся немного отдохнуть, посетив любовницу Наташу, но получилось совсем наоборот. Генерал оказался несостоятелен как мужчина, несмотря на все старания девушки. Он наорал на Наташу, обвинив во всем ее, быстро оделся и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью. Внутри у горе-любовника все тряслось, успокоиться было невозможно. И лифт, как назло, полз на последний девятый этаж, как черепаха. Расстроенный генерал не услышал, как медленно отворилась решетка, ведущая на чердак, равно как не заметил он незнакомца, одетого во все черное, медленно спустившегося на площадку. Холодная сталь, направляемая уверенной рукой опытного киллера, вошла Косовану под левую лопатку снизу вверх, и острие ножа проткнуло сердце. Последней мыслью милицейского начальника было сожаление о том, что он никогда не вызывал охрану к квартире своей любовницы. Служебная машина генерала и автомобиль сопровождения так и прождали своего шефа до самого утра.