— Саша, прости. Конечно, я не имею права тебе не верить. Прости, просто такая ситуация, что…
— Перестань. И не рви себе душу. Он, в конце концов, взрослый мужик. Прорвемся.
* * *Следующая ночь также прошла без сна. Раньше я был уверен в том, что в тюрьме наверняка лучше всего сидеть в одиночке. Оказалось, что это просто кошмар, особенно в отсутствии каких бы то ни было средств развлечения: ни по телефону позвонить, ни музыку послушать, ни напиться! Однако острее всего ощущалось желание поговорить — хоть с кем-нибудь. Днем я очень обрадовался визиту к следователю. Допрос не занял много времени. Я подписал свои показания, после чего Виктор Александрович предъявил мне обвинение в превышении пределов допустимой обороны и постановление о заключении меня под стражу. Следователь постарался меня успокоить, сообщив, что пока никаких новых неприятностей не произошло. Вернувшись в камеру, я обнаружил стоящую на нарах объемную спортивную сумку. Сверху лежало письмо. Это было послание от отца. Он, как мог, старался меня утешить и подбодрить, но я ощутил, что и ему было очень муторно. В сумке лежали вещи. Мои вещи! Я сразу вспомнил свою квартиру, представил шкаф с аккуратно разложенной одеждой. Это было словно в другой — прошлой жизни… Я снова ощутил страшное одиночество. Идеально было бы забыться глубоким сном, но и это было невозможно.
Утром следующего дня, измученный и невыспавшийся, я очнулся от краткого забытья. С лязгом открылась дверь в камеру.
— Заречин, с вещами на выход!
Тяжело вздохнув, я вышел в тюремный коридор. Внутри, в районе солнечного сплетения, поселился ледяной комок. Неизвестность… Что может быть хуже?
Поплутав по московским улицам, машина въехала в мрачный двор. Меня повели по гулким хмурым коридорам. Сегодня я вспоминаю все происходившее тогда, как во сне. Отпечатки пальцев, флюорография, душ, личный досмотр и страшного вида толстенная многоразовая игла, которой некое человекообразное существо — женщина, судя по форме, взяло у меня кровь из вены. Наконец, все формальности были закончены, и меня вновь повели. Сердце сжималось все сильнее — впереди ожидает камера. Как меня там встретят, что будет дальше? Иногда накатывала такая паника, что просто хотелось выть.
Очередной лестничный пролет, очередной поворот за угол… Я уже окончательно запутался, следуя по тюремному лабиринту. Следующий коридор неожиданно оказался чище и светлее всех предыдущих. Здесь даже пахло иначе.
— Стоять! Лицом к стене! — скомандовал конвойный и загремел связкой ключей.
Дверь камеры со скрипом отворилась.
— Принимайте сидельца, — обратился конвойный к обитателям камеры.
Сглотнув комок в горле, я шагнул внутрь. За спиной с лязгом закрылась тяжелая металлическая дверь.
Представшая перед глазами картина запечатлелась в памяти настолько отчетливо, словно мой мозг сделал в тот момент качественное цветное фото. Стены, выкрашенные светло-серой масляной красной, темный пол неопределенного цвета. Два довольно больших окна с толстыми прутьями решетки. В камере было светло и чисто. Под окнами — три кровати. Одна из них явно ожидала меня, словно ежась голой панцирной сеткой. Слева от входа на простенькой тумбе стоял небольшой телевизор, а в дальнем углу белел металлическими боками холодильник. Рядом — журнальный столик и одно кресло. В нем вальяжно развалился один из моих сокамерников. Это был мужчина лет пятидесяти, слегка полноватый, почти совсем лысый. Остатки волос тронула благородная седина. Незнакомец был одет в новенький спортивный костюм. Мое появление оторвало его от чтения «Ведомостей». Он сложил газету и изучающе смотрел на меня.
Второй сиделец был моложе. Мы вполне могли быть ровесниками. Высокий, подтянутый, с короткой стрижкой. Все мое внимание сразу сосредоточилось на его глазах — серых и холодных. Резким движением отложив в сторону книгу, он стремительно соскочил с кровати и вразвалку подошел ко мне.
— Ну чё! Здороваться не учили?
— Добрый день, — мой голос предательски дрогнул.
— Думаешь, для тебя он будет добрым? — осклабился парень. — Матвеич, гляди, к нам очередного оптимиста прислали, — обратился он к своему товарищу, который в ответ лишь поморщился. — Ну что, парень, ты готов скрасить жизнь двум сидельцам?