Еще тогда такой интересный случай произошел. Наша медицинская землянка располагалась рядом с КП, я там находилась, когда зашли адъютант полковника Горпищенко Миша Байсак и комсорг полка Павлов, я им рассказала, что Горпищенко с пленным немецким офицером, которого я перевязала, он был у меня 49-м вынесенным с поля боя, но я сама его за раненого не считала. И с ними зашел Бабенко, он раньше был в нашей части, но потом был ранен и попал в другое подразделение, где возил на передовую боеприпасы, и вот в тот день как раз встретил Мишу Байсака и попросился с ним, чтобы повидать полковника Горпищенко, он ведь был курсантом в школе оружия. Зашел в землянку, полковник с ним поздоровался, смотрит, у него вокруг горла повязка, спрашивает, что такое. Бабенко ответил: «Да это ангина!» Тогда Горпищенко ему чаю горячего предложил, чтобы прошло, но видит, что из-под повязки кровь сочится, подозвал Филоненко и меня. Пока они там немцем занимались, мы тем временем осмотрели шофера Бабенко, который на ангину жаловался. Так Ольга Евдокимовна извлекла из его шеи осколок. Потом полковник смеялся: «Мои моряки даже осколки ангиной называют!»
После приказа Гитлера фон Манштейн, немецкий командующий в Крыму, организовал сильную бомбардировку. Город горел, нельзя было отличить день от ночи. Так было, кипела даже бухта, горели земля и небо. Но все равно не смогли взять, я в это время была дважды ранена и контужена, хотя я сравнительно не на передовой была. Потом стало потише, но немец продолжал бомбежки, использовал много шрапнельных снарядов, и при этом немцы постоянно кричали нам: «Рус! Переходи к нам! Все равно город возьмем, вам капут!» Потом снова очень сильно бомбили, горел город как костер, не осталось ни одного жилого здания, труп валялся на трупе, везде пепел. За г. Сахарная Головка и Мекензиевы горы, наш участок, 8-й бригады, были особенно ожесточенные бои, но при этом в войсках сохранялась железная флотская дисциплина, никто с места никуда не уходил. Хотя 100 граммов никаких не было. Сахарная Головка переходила из рук в руки раз 10, раненые мне говорили, что если взять мертвых и штабелями 4–5 метров шириной, 2 м высотой будешь складывать на этой горе, и то места не хватит. У нас лазарет был в подвалах Шампанстроя, в штольнях, там же госпитали, хлебные заводы. Так бомбили, водопровода нет, воды нет, мы шампанским инструменты мыли, бочками спирт валялся, ими промываешь и операцию делаешь. При этом никто пьяным не был, даже запаха во рту, за такое дело сразу могли отправить в штрафной батальон. Но тогда обмороженных не было, форму хорошую выдали, может, кто и обмораживал уши или нос, но это ранением не считалось. Какие болезни, приносят раненого, половина живота наружу, другие мы даже не считали. Мы в лазарете быстренько оказывали помощь и отправляли дальше в госпиталь, не знаю, как там дальше. Меня в это время ранило, было темно, осколками в спину и голень попало, контузия. Но меня никуда не отправили, дело в том, что когда отправляют в госпиталь, попадаешь после выписки в распоряжение Приморской армии, куда тебя отправят, туда и пойдешь, а никто же не хочет из родной части уходить. Поэтому специально мы сделали лазарет в частных домах, легкораненых там держали, легкими считались те, у кого нет легочных или брюшных ранений. У себя я лечилась, никуда не пошла, при контузии же надо отлежаться в первую очередь. В конце января бои поутихли, я снова в штабе работала, к нам часто приезжал генерал-майор Петров, командующий Приморской армией и близкий друг полковника Горпищенко, невысокого роста, лысый. Всегда, как приезжает, они меня постоянно угощали, Петров говорил: «Доченька, кушайте, кушайте».