Этот окровавленный предмет оказался большим пальцем немца. В драке он откусил у немца палец, но выплюнуть его уже не смог. Мы погрузили его на машину и повезли в санчасть. Там он пришел в сознание и рассказал, как все произошло.
На том месте, где мы подобрали Звездина, они сели передохнуть, там же был указатель. Когда отошли немного от указателя, немец спросил, сколько километров до лагеря. Звездин оглянулся на указатель, и в это время немец сзади прыгнул на него. Он был в два раза и больше, и сильнее Звездина и сделал из последнего отбивную котлету. Автомат несколько раз переходил из рук в руки. Немец не давал Звездину выстрелить. Когда Звездин все-таки выстрелил, он решил, что убил немца, и сам потерял сознание. А потом открыл глаза и видит, что немец ползет к нему с кинжалом в зубах, и он сам не помнит, как дал очередь и попал ему в голову, снова потерял сознание, и уже надолго.
Звездин говорит, что если бы не сознание, что пришла Победа, он бы с немцем ни за что не справился. Две недели пролежал он в санчасти, а потом отправился на 10 суток на гауптвахту за притупление бдительности.
Что-то неважно началось у нас мирное время. 11 мая утром в санчасть пришел командир техроты капитан Орлов и стал умолять начальницу, чтобы прервали беременность Розе Андреевой. Он не будет с ней жить, у него дома три сына ждут его. Начальница приказала мне собирать инструмент, и мы пошли на квартиру к Орлову. Хозяев он выкурил, дома была только Роза. Керосина не оказалось, не на чем было кипятить инструмент. У начальницы сработала солдатская смекалка, и она сказала мне, чтобы я обжигала его спиртом. Я начала обжигать, но волновалась очень: это же двойное преступление — и обжигание, и прерывание. Когда пламя начало угасать, догорающие тампоны я отдавала Розе. Я и не заметила, что она их швыряла в форточку, волновалась она не меньше моего. Но все еще было впереди. Изба была деревянная и сверху обшита камышом. И вот началась операция. Розе плохо на столе, мне тоже плохо. Я говорю Зинаиде Михайловне[34], что мне плохо, она отвечает, чтобы я терпела. Я терпела, терпела и, выронив зеркало, свалилась под стол. З.М. сует под нос нашатырный спирт то Розе, то мне, но никто на него не реагирует. И в это время загорелась на окне марлевая занавеска. Снаружи изба уже пылала. Выскочила З.М. и начала ее тушить. Сбежались все, кто мог, и тайна перестала существовать.
Безрук поблагодарил начальницу, а я два дня после этого пролежала в каком-то полуобморочном состоянии. Роза очень долго температурила, счастье, что не было сепсиса.
Мы в Брянске. Весь батальон живет в землянках, восстанавливают станцию Брянск II. У санчасти отдельная землянка, начальница живет на квартире. А я хожу ночевать в свою любимую 3-ю роту. В одной землянке штаб роты, капитан, Вера и т. д. Нам оборудовали уголок, завесили плащ-палаткой. Спим с Верой на узеньком топчанчике, всю ночь, чтобы не упасть, держимся друг за друга и как по команде поворачиваемся.
Я ежедневно снимаю пробу на батальонной кухне, так как одна из медиков живу в лагере. До рассвета прибегает повар, стукнет в дверь, и я со своего топчанчика пикирую прямо в сапоги, набрасываю шинель, и понеслась. Гимнастерка и юбка остаются лежать на месте. А капитан говорит, что если бы я была его подчиненной, он мне за подъем каждый день объявлял бы благодарность — ни один солдат так быстро не собирается.
Сегодня у меня было шоковое состояние. Явился Красильников с каким-то пожилым человеком, представил меня, познакомились. Оказывается, это его отец, а он всего-навсего решил на мне жениться. Я так растерялась, что лишилась дара речи. Нормальные люди все-таки так не делают, не худо было бы и моим мнением поинтересоваться, прежде чем вызывать отца. Да и как это вообще можно было додуматься, ведь мы с ним наедине и одной минуты не были, двух слов не сказали. Танцы и стрельба — так там чуть ли не весь батальон присутствует. Он решил, что как только я услышу его предложение, сразу упаду к нему в объятия. И самый главный козырь, перед чем, по его мнению, я уж никак не могла бы устоять, — это его богатство. Ведь он был командиром бригадной разведки, и в Кюстрине (под Берлином) они действительно озолотились. Он мне говорит, что так обеспечен, что и внукам нашим хватит. Да вот уж о внуках я меньше всего пекусь, может, у меня их никогда в жизни и не будет. Я ему сказала, что меня все это меньше всего интересует, у меня даже какая-то идиосинкразия ко всем этим материальным благам. Мне всю войну казалось, что, если я к чему-нибудь прикоснусь, меня сразу убьет. (Вспоминаю, какие кучи денег таскала я в штаб в медсанбате. Да я их видеть не могла!)