Немцы бросают листовки с портретом сына Сталина — Василия в форме летчика-лейтенанта (действительное ли это фото — мы не знаем). Пишут, что он и сын Молотова уже перешли к ним. Призывают сдаваться, говорят, что сопротивление бесполезно, обещают в самое ближайшее время взять Москву. На листовках печатают пропуска, с которыми можно являться к ним. Предлагают брать с собой котелки и ложки. Если нет пропуска, можно просто сказать: «Штыки в землю! или Сталин капут». Это будет служить пропуском.
У нас было закрытое комсомольское собрание — читали секретный приказ маршала Тимошенко об изменниках Родины. Находятся, оказывается, и среди комсомольцев такие сволочи, которые, пытаясь спасти свою шкуру, становятся на путь предательства. Не думаю, чтобы они поверили фашистским листовкам — слишком грубая работа, и надо быть последним идиотом, чтобы верить всему этому. Ларчик открывается просто — сволочи, шкурники, трусы, предатели.
Обо всем, что происходит, можно сказать словами Пушкина: «…и смерть, и ад со всех сторон». Писать не хочется, да и нет возможности, и категорически это запрещено. Пишу во время так называемого отдыха. А кто был на войне, тот знает, что такое отдых. Валишься замертво, не разбирая, куда, и, еще не прикоснувшись к тому, на чем тебе придется лежать, засыпаешь.
О нас теперь уже не скажешь не нюхавшие пороху, мы давно уже приняли боевое крещение, и нас теперь не обманешь звездочками на крыльях, как было в Брянске в июле. Мы и по силуэтам и по звуку различаем и «Юнкерсы», и «Мессершмитты» и «Фокке-вульфы» — они висят постоянно над нами, и невозможно себе представить небо без них.
Мы — в Алексине.
Не хватает слов, чтобы описать этот райский уголок. Густой сосновый бор на высоком берегу красавицы Оки. Идешь по этому необыкновенному лесу, и вдруг в самом неожиданном месте появляется сказочный дворец с резными башнями и крылечками, с витыми лесенками, невиданными куполами, и не верится в реальность происходящего, и кажется, какие-то волшебные силы перенесли тебя в мир сказки. И тебе чудится, что на крылечке стоит Василиса Прекрасная, а из-за ближайших сосен вот-вот появится Иван-царевич на сером волке. Но все эти сказочные домики-дворцы, так непохожие друг на друга, с таким искусством и любовью кем-то созданные, от которых русским духом пахнет, — забиты до отказа ранеными. На каждом шагу видны указатели — ППГ №…, ППГ №… и т. д.[5].
Немцы знают, что здесь расположились госпитали, самолеты забрасывают листовками. Обещают не бомбить, предлагают после выздоровления отправить по домам. Раненых грузят на баржи и отправляют по Оке. Город бомбят.
Мы пока еще ничего не боимся. Во время бомбежки Олюшка, Ира и я находились в столовой. Все убежали, а мы съели по несколько порций и ушли, не дождавшись конца бомбежки. Долго не могли попасть на нужную дорогу, спорили, предлагали разные варианты, на ходу сочиняли: сошлись и заспорили, как ближе до Алексина, до города дойти. Девчата наши поют:
На восходе немец ходит Возле дома моего. Побомбит он, постреляет И не скажет ничего. И кто его знает Зачем он стреляет?Мы отходим, отходим, отходим. Сколько оставили городов, сколько убитых, сколько осталось в окружениях. Каким чудом удалось нам выскочить из Вязьмы — непонятно. Там окружили несколько армий. Наша армия почти полностью в окружении. Ночью вышли в Серпухов, не успели разместиться, как всех подняли по тревоге. На город сброшен десант, и мы окружены. В кромешной тьме, боясь каждую секунду потерять друг друга, стали выходить из города. Кругом была стрельба, и ничего нельзя было понять. Сколько нас вышло из города, мы пока не знаем. Шли всю ночь, на рассвете подошли к какой-то деревне. Немцев здесь еще не было, нам приказали остановиться и ждать остальных.
Мы неразлучны с Олюшкой и Ирой. Нет уже Лиды, она струсила и уехала домой, нам, добровольцам, была предоставлена такая возможность, и десять девчонок уехали. Мы бежали вслед за машиной, свистели, кричали: дезертиры, трусы, предатели… Но они все равно уехали. Зина осталась, но ее роман с лейтенантом Борисом Катерницким расстроил нашу дружбу. Было обидно, что Зина так быстро превратилась в искательницу приключений, теперь у нас с ней нет ничего общего. Значит, выбор мой был ошибочным и дружба наша, начавшаяся еще в школе, оказалась случайной и недолгой. Но об этом я нисколько не жалею. У меня есть новый друг — Олюшка Сосницкая, с которой я когда-то сидела за одной партой и никогда не думала, что между нами может быть что-нибудь общее. Олюшка и здесь не унывает, не падает духом, распевает свои песни. Олюшка — замечательный товарищ, для которого личного ничего не существует, она никогда не бросит в беде, это настоящий фронтовой друг, и этим сказано все. Я так к ней привязалась — нет для меня человека дороже. И еще один друг — Ира Шашкина. Мы все трое неразлучны.