— А конкретные твои задачи в чем?
Оскаров поднял руку, чтобы расстегнуть на груди комбинезон. Он всегда ходил, распахнув его на груди или вообще скинув с плеч, завязав рукава вокруг пояса. Это только сейчас, когда в лодке стало очень прохладно, Эмануир был в застегнутом комбинезоне.
— Конкретные?.. Чтобы моторы работали.
— Правильно. А еще?
— Чтобы… чтобы, как всегда, тихо работали.
— Вот-вот.
— Чтобы вообще, — вставил Комарников, — тишина была.
— Правильно, — повернулся к нему замполит. — Чихать охота, уткнись в подушку. В кулак.
Комарников почувствовал, что ему и впрямь очень хочется чихнуть, зажал нос ладошкой. Стал подниматься с койки. Не хотелось встречаться глазами с доктором. Капитан Сабен все допытывался: «А как же вы медицинскую комиссию прошли? Перед походом медицинская комиссия была такой жесткой». Об этом разговаривать не хочется.
— Глубина!.. — раздался спокойный голос капитан-лейтенанта Батуева из переговорной трубы.
И хотя рядом стоит заместитель по политической части и товарищ — одногодок Оскаров, разговаривая с Кузовковым, улыбается по-обычному просто, а в груди опять шевелится, царапается жутковатость: «Глубина…» Цифра страшная. И не буднично-уставным, лишь предусмотренным правилами, законами погружения, звучит приказание: «Осмотреться в отсеках!»
IV
На мостик обрушился ливень. Густой поток воды мчался над волнами косой стеной, под ударами ветра взрывался белыми вихрями.
Захлопнули верхний рубочный люк — чтобы поток воды не хлестал внутрь лодки. Дизеля работали под РДП — как в подводном положении.
Волны появлялись из белой тьмы. Лодка словно и не движется, все на одном месте — только море под нею то выгибается, то проваливается.
У основания рубки слышится лязг: будто стальной, звонкий топор подрубает рубку, пытается снести с корпуса-веретена. Дрожь прокатывается, нечастая, крупная — лоб волны бьет в узкий, закругляющийся круто рубочный лоб.
— А мы едем да едим. Опять же: поедим да и дальше едем.
— Это самая изумительная острота, какую я когда-нибудь слышал.
Кузовков на Батуева не обиделся. Он подмигнул Ситникову, стоявшему около шкафчика с посудой, и протянул тарелку:
— Подлей-ка еще… Да нет, нет! — замахал он рукой на вестового. Полчумички. Достаточно!
Батуев заухмылялся, минер Хватько, подтолкнув локтем Батуева, показал пальцем на Кузовкова:
— Ха! Полчумички! Тоже сказать: добавка!
— А хоть и полчумички, а все же добавка. А вы над своими чумичками рты пораскрывали. Сидите квелые да осоловелые. Тоже мне — корсары!
Корсаром он называл Хватько. Тому до сих пор еще нравилась юношеская литература про романтических морских разбойников. Может быть, воображая себя героем стивенсоновского романа, Хватько отращивал бороду и усы, они росли у него отдельными рыжими клоками.
Батуев, приняв шутку и на свой счет, решил, видимо, не сдаваться: водил ложкой в тарелке с супом. Хоть тащил он ложку старательно, через всю тарелку, а зачерпывал мало: только крупинку-две подцепит да буквально каплю жижицы. Он часто доставал носовой платок и утирался. В одной рубашке, надетой на голое тело, но застегнутой на все пуговицы, и при галстуке, Батуев выглядел особенно тощим и длинным.
Ситников вдруг зажал ладонью рот и забормотал, остановившись в проходе, перед Батуевым:
— Прошу разрешения! Прошу разрешения!
Механик неторопливо поднялся и убрал разножку, на которой сидел. Хватько, враз побелевший и сморщившийся, грузно приник к столу, ноги подобрал — тоже давал дорогу матросу. Штурман, сидевший там же, на проходе, между столом и стеной каюты, как и минер, подобрался, освободил какое-то пространство, достаточное, чтобы за спиной его мог проскочить вестовой.
— Прошу разрешения! Прошу Разрешения! — голос Ситникова булькал, матрос бегом помчался вон из отсека.
— Ну! — сказал Хватько, мотая головой. — Не мог немного обождать! Пообедал я опять, называется.
Он отодвинул от себя тарелку, насколько можно было отодвинуть ее на этом узеньком столе, где сидевшие напротив чуть не касались друг друга головами, но тут же схватил ее — щи расплескивались.
— Доктор, чего смотришь? — сказал Кузовков. Потом повернулся к Барабанову. — Командир, обяжи подчиненных честно исполнять свои обязанности. Что это за порядок! Одну воблу съел и компот выпил. Ни первого ни второго. А Батуев… Тот вообще неизвестно чем питается. Даже свою воблу и ту в карман спрятал.
— Он по вобле счет дням ведет, — оживился сразу Хватько. Не мог он упустить случая, чтобы не уколоть надменного Роальда. — Себе под подушку рыбки складывает. А ночью считает: сколько дней уже прошло. И сколько дней еще до встречи с дорогушей осталось.