— Ладно! Ладно! Ты мне этой «бородой» по глазам не хлещи! — сердитый Разуваев ушел достаивать вахту.
Где-то около полуночи, закончив обход притихших отсеков, кузовков увидел, что в каюте командира горит свет. Постучал. Барабанов сидел, поставив локти на расстеленную во весь стол карту; голова зажата в ладонях.
— Вот думаю, — сказал он, не приглашая Михаила Ивановича пройти вперед: некуда было проходить, — куда могла держать курс та лодка, которую слышали метристы? Если случайно забрела? Не может быть таких случайностей. Случайное в этой истории только одно. Считая, что никого поблизости нет, на ней включили локатор. Это — случайность, которая нам помогла… вот что! — сказал он вдруг решительно, хлопнув обеими ладонями по карте и поднимаясь. — Хватит спать! Активируем поиски. Прослушать, проверить весь океан, если надо.
Он приказал дать команду: «По местам стоять. К всплытию».
Всплыли. Подзарядились. Потом сразу же пошли на глубину. Долго прослушивали океанские толщи. Не всякие звуки и не каждым ухом слышимые. Долго шли, слушая шум винтов какого-то торгового судна. И вдруг услышали… То, что нужно было, услышали. Однотонно и ровно работали двигатели чужой лодки.
Замерли… Как можно только замереть, находясь в движении, поддерживая плавучесть своей лодки, не давая ей провалиться в глубину. Следили. Шли параллельным курсом.
Штурманские расчеты показывали, что вместе с чужой лодкой пришли к той злосчастной подводной платформе платформе-отмели, что широким языком выползала в океан.
Чужая лодка (штурман все время вел ее курс) сделала вдруг зигзаг, странно напоминающий тот, которым заходил на отмель Барабанов: не прямо из океана, а вдоль берега, прижимаясь к скалам безлюдного острова.
На отмели шум чужих двигателей замолк. Барабанов дал команду ложиться на грунт. Осторожно (осторожнее, чем обычно) ложились. Легли…
Слушали шумопеленгатором. Из точки, где лежала чужая, доносились какие-то неясные, непонятные звуки.
Ждали. Несколько часов глухого безмолвия. Вдруг заработали двигатели чужой. Их шум стал нарастать. В отсеках у всех напряженные лица — шум надвигался, угрожающий, резкий. Словно идет торпеда. Нет, громче торпеды. Таран какой-то. Прямо в борт. Нет, выше. Вот уже шумит над головой. Так сильно, что чувствуется вибрация и покачивание корпуса лодки. Прошумело и стало стихать. Удалялась…
Удалялась чужая. Удалялась.
Тихо. Офицеры как-то сами-собой собрались в центральном, возле командира.
— Продолжаем оставаться на грунте, — сказал Барабанов негромко, будто еще раз давая пример, как следует говорить в лодке. — До завтрашней ночи. Если все будет тихо, обследуем отмель. Пустим водолазов.
VII
Разуваев и Шайтанкин, конечно, хорошо помнили сигналы, которыми водолаз перестукивается-переговаривается с людьми, оставшимися в лодке. Но уж таковы уставные жесткие требования: перед ответственным делом — инструктаж.
Проводил инструктаж капитан-лейтенант Батуев. Сильно замахиваясь молотком, словно демонстрируя, с каким напряжением водолазам придется двигать руками под толщей воды, Батуев не опускал молоток на железную палубу — соблюдал тишину; разговоры велись вполголоса.
— Да, — сказал вдруг Батуев, будто вспомнил что-то важное, что давно пытался вспомнить, да все не мог. — Вот вы у нас боевые да самые лучшие. Старшины наши золотые. А что у вас за фамилии: Разуваев и Шайтанкин? Кто вас таким неблагозвучием наградил?
— Природа наградила, — сказал Разуваев, улыбаясь. Он считал, что фамилия — дело необъяснимое и в такой момент об этом не стоит вести разговор.
Шайтанкин засмущался. Проговорил:
— Это оттого, что мы уж очень коренные, уральские.
— И что, все уральские, коренные, с такими фамилиями? — совсем заинтересовался инженер-механик.
— Нет, — Шайтанкин почесал затылок, словно сомневаясь, сумеет ли он объяснить такое, вовсе непростое обстоятельство.
— Мы, понимаете, дед мне рассказывал, от каторжных происходим. От беглых. Которые с каторги демидовской бежали и селились в глухих местах. У мест у тех названия: Незевай, Разувай, Шайтанка. Видать, и фамилии наши от тех же корней!..
— Ах, вон как! — Батуев даже с каким-то уважением посмотрел на старшин. — Значит, вы так сказать, каленой породы?
— Стало быть, да, — не без гордости и даже самодовольно сказал Разуваев. И, кивнув на друга, добавил: — А он вам все правильно разъяснил. Потому что станция Разувай, это на которой я родился.
Хватько сам руководил группой торпедистов, настраивавших несложные приспособления для того, чтобы извлечь из одной трубы носового аппарата торпеду. Через этот аппарат уйдут из лодки водолазы.