Вводные были самые разные, простые и сложные; одна из трудных для всего корабля: «вышла из строя гидравлика». Тогда механизмы и устройства отключались от системы гидравлики. Рулевые, например, переходили на ручное управление рулями.
Для рулевых эта вводная была особенно трудной. Потому, что боевой пост переносился с мостика в кормовой отсек — бежать нужно чуть не через всю лодку. Потом крутить рули вручную. Адский труд. Сброшена роба, стянута с потного тела мокрая тельняшка. Один рулевой сменяет другого. И все равно выбились бы из сил: повороты следуют один за другим — лодка уклоняется от преследования. Выбились бы, если не торпедисты — все все в отсеке приходят на помощь рулевым, все обливаются потом…
Видимо, из намеков командира боевой части, инструктировавшего личный состав перед началом учений, Ситников понял, что будет такая вводная: «Вышла из строя гидравлика». Зная, что пакет, который вскроют в их отсеке, помечен временем 00-5, он заранее приготовился, чтобы переходить на ручное управление. Сбросил стопор, запирающий ручное устройство. Сбросил незаметно — командир отека и не видел.
Он стоял у большого штурвала горизонтальных рулей. Он знал, что, может быть, через две-три минуты, когда подойдет оперативное время 00-5, будет трудно. Пока боцман и другой рулевой бегут с главного командного пункта, он здесь один должен будет разворачиваться, должен будет выполнять все команды.
Поворачивать корабль вручную, это все равно, что поднимать домкратом тяжелый груз: много нужно сделать оборотов штурвала, чтобы положение рулевого пера изменилось на градус. Трудно будет, тяжело, и все-таки в груди жила радость. Сейчас, по сигналу тревоги пробегая на свой боевой пост, он видел последний курс, прочеркнутый карандашом штурмана. Поворот, и от точки поворота — до бонового заграждения, в боновые ворота и потом — на створы родной бухты.
Все уже позади. Вот придет час, и когда-нибудь там, у себя на Тамбовщине, на берегу тихой милой Цны, он скажет: «А вот у нас в океане…» Как звучит это: «У нас в океане!» И это же не хвастовство, не похвальба. «У нас в океане!» Он уже за спиной, океан! С его ревом, жуткими южными ливнями, штормами. С жарой его, с духотой, с глубинами огромными, про которые подумаешь — и защемит в груди… С его качкой, изнурительной, постоянной, прекращающейся только тогда, когда лодка уходит на глубину. Как выматывала эта качка! Как она выворачивала! В первые дни похода, только лишь волна, и сразу — хоть ложись: сознание мутное, горло распирает, душит. И ложился. Но не становилось лучше. Хотелось… Хотелось кричать: «Отпустите! Дайте уйти! Не могу!»
А потом понял вдруг: «Не один ты не можешь! Вон командир минно-торпедной части, офицер, старший лейтенант, а тоже не может. Ему хуже твоего. А держится. Никогда никакой жалобы, ни единого слова».
И понял тогда, что надо держаться. Что надо не прятаться от качки, не убегать на койку. Надо быть в деле. Чем больше захватывает дело, тем меньше чувствуешь качку. А как она мотала!..
И теперь все это уже за спиной. Все прошли. «У нас в океане!»
Море опять разыгралось всерьез. И командир в одну из минут даже подумал: «Не отменить ли учения? Не отменить ли хотя бы эту вводную, по которой, пусть какие-то секунды, но лодка останется без управления?» «Нет, — сказал себе сухо. — Не отменять. Для чего тогда океаны мерять, если вдруг на такой простой вещи срываться? Продолжать…»
Ситников через плотную тугую пелену счастливых чувств слышал голоса. Один, из раструба переговорной трубы: «Оперативное время 00-5». Другой: «Пробоина в районе… шпангоута. Вышла из строя гидравлика». И третий, резкий, высокий, сокрушавший счастливые мысли и чувства, будто схвативший за волосы, встряхнувший: «Стой! Куда! Гидравлика еще!..»
Ситников почувствовал, как его облило холодным потом. Он слышал (может быть, это только показалось ему, что слышал), скрежет металла. Может быть, он просто очень ясно представлял себе, как сейчас могучие шестерни, вдвигаясь одна в другую, ломают, крушат, крошат металл, превращая его в пыль, труху. Ему не нужно было объяснять, почему замполит, только лишь шагнув в отсек, выкрикнул ему: «Стой!» Ситников понял… он все понял. Он понял даже, что радость, если она не ко времени, радость, она не нужна. Она вредна. «У нас в океане!» Нет, пока ты не прошел его весь, океан, пока не ошвартовался у стенки, ты не считай, что с ним — все, с океаном. Будь собран. Будь строг к себе до конца. Потому что океан, моря его, ничего не прощают. НИ малейшего промаха.
На мостик доклады поступали один за другим. Время поворота. Сразу переложили рули. И командир даже повернулся к Хватько, чтобы сказать что-нибудь веселое, наподобие: «Ну вот, теперь попасть бы сходу в ворота».