— Откуда грибники тут взялись?
— Из Петрозаводска. Инженеры с лесокомбината. Двое мужиков и баба с ними. Так мы женщину в твою палатку запустили.
— Товарищи дорогие! — всполошилась Мессалина, — А чего это вы явились пустые? Где ваши образцы? Где приборы? Уж не утопили ли?
— Боже сохрани, — ужаснулся Валя, — все в целости. Оставили на хранение на станции Шелтозеро у приятеля моего. Дёмин — его фамилия. Может, съездите, заберете?
— Ах ты черт, обида какая! — всплеснуло руками начальство, — да мы час, как оттуда.
— Не нас ли встречали? — светским голосом спросил Лёша.
— Чего вас встречать? Не маленькие, дорогу знаете. Нет, мы этих грибников отвозили, еле к скорому Петрозаводскому успели.
— Ну и дурачье же народ, — вмешался Петя, — не знают леса, — сидели бы дома, грибы на базаре бы собирали.
— А какие они из себя, грибники ваши? — вдруг насторожился Валя.
— Да никакие, обыкновенные. Парни молодые, а тетка постарше будет.
— Женщина, между прочим, страшила порядочная, — вставил повар Толя и потыкал себя пальцем по щекам, — знаете, рябая такая, лет сорока.
И он плеснул нам в миски дымящийся борщ.
Очередь за корюшкой
О начале весны в Ленинграде возвещает Нева. Шуршат и потрескивают дымчато-зеленоватые льдины. Изнуренное долгой зимой, очищается небо. И над памятниками и дворцами воцаряется легкомысленный запах свежей корюшки.
В апреле и мае входит эта маленькая рыбка из семейства лососевых в Неву и Нарову метать икру. Тут и происходит главный улов, и продают ее с лотков на улицах и площадях.
Вот работяга устанавливает на тротуаре ящики. Рядом суетится тетка, явно хмельная, с малиновым распухшим лицом. На ней пятнистый от грязи, словно маскировочный халат поверх ватника и шерстяной платок. Вокруг уже гудит толпа.
— Куда напираешь, — вишь, весы еще не привезли! — отбивается тетка, — да подай ты назад, совсем озверели!
Появляются весы. Продавщица не спеша ворожит над ними, каким-то мистическим способом проверяя их точность. Наслаждаясь накалом страстей, высыпает из тюбиков мелочь и долго изучает накладную. Затем отдирает планки с верхнего ящика, матерится, напарываясь на гвоздь, и, наконец, запускает руку в плотную серебристую массу.
— Кто без бумаги, пусть не стоит! — кричит она осипшим голосом.
Толпа нехотя разматывается в очередь. Торговля началась.
Голова и хвост очереди имеют разную температуру, разные электрические поля, разное философское и политическое мировоззрение. В спектре ее чувств — надежда, страх, отчаяние и торжество.
Главная задача в очереди — контакт с ближайшим окружением. Дружеские связи дают неограниченную свободу: можно сбегать в булочную, на почту или за молоком.
Впереди меня за корюшкой — угрюмая дылда с авоськой пустых бутылок. Это — добрый знак, я уже поймала ее подобострастный взгляд. Сзади ситуация сложнее: бабуся из семейства каракуртов, фея коммунальной справедливости. Оборачиваюсь и пробую ногой воду:
— Ну, не свинство ли за паршивой корюшкой два часа стоять!
— А не нравится, милая, и не стой, никто не неволит, — сопрано и контральто — дуэт Лизы и Полины.
Итак, мы прикованы друг к другу на два часа… если только не случится чудо. И оно немедленно случается. За углом на Плеханова разгружают бананы. Смятение в строю, из глаз старушки льется теплый свет.
— Барышня, вы будете стоять?.. Мне бы отлучиться ненадолго…
— Конечно, идите… я вас запомню.
И вот уже у бабки в кошелке тропические грозди, и дылда впереди разрешилась от бутылочного бремени, и я вернулась с почтамта, где в окошке «до востребования» мне вручили первое письмо от Стива.
…«Моя дорогая девочка, доброе утро! Сегодня — пять дней, как я уехал. Я каждый день старался звонить тебе, но Ленинград дают только ночью, — я не хотел беспокоить. Видишь, я пишу, как обещал по-русски. Не смейся над ошибками. И я тоже обещал не горевать (или не огорчать?), но я был бы сказать неправду… (Oh, my God! I want you to know how terribly I miss you). В Париже все время дождь, очень скучно и я нигде не был, кроме Университета. Но лекция прошла хорошо, и меня пригласили осенью читать еще одну. Я выбрал тему „Завоевание Сицилии норманнами“. Я люблю Роджера Отвиля, потому что он был терпеливый к другим религиям».
…Я не заметила, когда появился этот старик. Он стоял в нескольких шагах от прилавка в стороне от очереди и обеими руками опирался на палку. Видимо, мучила его одышка — так медленно, с присвистом он дышал. На старике было поношенное пальто, из-под подола свисал кусок ватина. Заросшее седой щетиной лицо выглядело болезненно, но косматые брови над крупным носом придавали этому лицу выражение некой величавости. Он поставил палку между ног, вытащил из кармана аккуратно сложенную газету и свернул кулек. Очередь насторожилась.