В теплый майский вечер Кузина публично причесывалась перед зеркалом в передней. Наум Львович крутился рядом под видом «позвонить по телефону». Кокетливо сдув волосы с гребенки в сторону Боренбойма, Лиля сказала:
— Между прочим, у меня завтра день рождения. Гостей я не зову, надоели хуже горькой редьки. А Тамарка мне банку крабов оставила.
— Что вам подарить, Лилек? — всполошился Боренбойм.
— Вас самих, Нёмочка. Мечтаю справить вдвоем… И даже надеюсь…
— Но где и как? — прошептал наш Казанова.
— Да уж не в общественном месте… — Лиля маняще повела глазом, и Наум Львович зашелся от страсти.
Однако, будучи реалистом, он понимал, что за один день раздобыть хату не удастся… И в распаленном Нёмином мозгу возник гениальный стратегический план. Заключался он вот в чем: Нёма немедленно сообщает Фаине, что его посылают на два дня в командировку, и утром как бы уедет в Тихвин. Фаина не любит ночевать одна и на время Нёминых отлучек обычно перебирается к сестре. Под покровом белой ночи Боренбойм прибудет домой и тайно проскользнет в Лилину комнату, где они будут пить коньяк, закусывать крабами и предаваться любви, как таковой. На следующее утро Нёма, незамеченный соседями, улизнет на работу и вечером официально вернется из «командировки». Сказано — сделано.
Утром Наум Львович «уехал в Тихвин». С этого момента в сценарии появились непредвиденные бреши и, будь Боренбойм человеком суеверным, он внял бы предостерегающим знакам рока.
Мотаясь в обеденный перерыв по Гостиному двору в поисках подарка, Нёма чудом не столкнулся с Фаиной, которая давилась в очереди за хной и басмой. А в конце рабочего дня начальник объявил о премии и было решено отправиться всем скопом в «Метрополь». Боренбойм заявил, что Фаиночка болеет, и он спешит домой.
— Да брось ты, Наум Львович, голову морочить. Сейчас позвоним твоей супружнице и получим «добро».
Нёма в панике ляпнул, что телефон отключен за неуплату и под удивленными взглядами коллег торопливо раскланялся.
Дальнейшие события излагаются в форме репортажа:
7.00 вечера. Наум Львович позвонил домой. К телефону подлетела Лиля. — Уехала!.. — выдохнула она и бросила трубку.
7.30 — он явился через черный ход и тайком пробрался к возлюбленной.
11.00 — в Лилиной комнате вырубили свет, но оставили тихую музыку.
11.30 — вернулась Фаина, вдребезги разругавшись с сестрой.
3 часа ночи — Боренбойм отправился в уборную.
3 ч. 05 — Наум Львович покинул сортир.
И вот тут нечистая сила (назовем ее — «условный рефлекс») сыграла с ним дьявольскую шутку. Сонный греховодник не вернулся к Лиле, а машинально проследовал в свою, первую налево от входа комнату.
Душераздирающий вопль сотряс квартиру коммунистического быта. Пробудившись от чуткого сна оглушительно верещала Фаина при виде голого мужчины. Опознав мужа Нёму, она взяла октавой выше.
Повсюду зажегся свет, — мы высыпали в коридор. Сенька Крыша ликовал, как в день Победы, и колотил ногой в дверь супругов Бочкиных, приглашая приобщиться к торжеству. Лиля, вылитая Грета Гарбо, облаченная в Нёмин подарок — немецкую ночную сорочку, — словно изваяние замерла в дверях, трагически зажав ладонью рот. Несчастный Наум Львович топтался посередине и схватившись за голову, лепетал: — «Ах, ты, Господи! Ведь не я это вовсе… Фаиночка! Не обращай внимания!.. Не верь ей, Фанечка!»
На следующий день Фаина Марковна докладывала о происшествии в парткоме Ленгаза и в жилконторе, доставив Нёминым и Лилиным сотрудникам несколько счастливых часов. Член партии с 1962 года Боренбойм схлопотал строгача и был призван помириться с женой. Однако Фаину понесло в разнос. Она подала на развод. Нёма переехал к приятелю, его супруга к сестре, и оба они интенсивно занимались обменом. Струхнувшая Лиля, боясь всенародного осуждения, взяла месяц за свой счет и укатила в Алушту.
Не успели мы опомниться после созданного Фаиной цунами, как случилось нечто, совершенно затмившее драматическое явление Нёмы Боренбойма народу. Сенька Крыша и Василий Петрович Бочкин… но, простите, вы еще не знакомы с семьей Бочкиных.
Василий Петрович, мордастый, поросший шерстью человек с примесью цыганской крови, бывал тяжко пьян четыре дня в неделю. Деликатные намеки, что не худо мол полечиться, приводили его в исступление.
— Не запои у меня, а нормальная поддача, — рычал он на кротчайшую жену, прозванную нами голубицей Любаней. — Понял? Сечешь разницу между алкоголиком и пьяницей? Пьяница я — понял? Для радости пью, для выражения души!