— To-есть как? — выдохнула я из легких весь воздух.
— Таков порядок. Захотите подавать опять, придется оформляться сначала.
— Но почему мне отказано? — спросила я шепотом, не чуя под собой стула.
— Ваш дядя сочтен недостаточно близким родством.
— И что же теперь делать?
— Попробуйте подать через год, — пожал плечами Кабашкин, явно утомившись разговором.
— Но через год ведь родство не станет ближе!
— Логично, — оживился он. — Весьма логично.
— Но что же мне сказать дяде? — не унималась я. — Как объяснить? Он не поймет этой странной причины.
— А зачем ему понимать? Ему и знать про это не надо. Проявите гибкость. Напишите, что завалены работой, что у вас что-то под микроскопом, что вы больны… — вяло давал он рецепты.
— Я — больна? Чем я больна? — Я вдруг услышала свой собственный пронзительный крик. — Какой болезнью я больна? Триппером, сифилисом?
Латунный таз Кабашкина померк. Инструктор обогнул стол, подошел к двери и молча распахнул ее передо мной. Я оказалась в приемной. За моей спиной прожурчал его ласковый голос, обращенный к секретарше:
— Эллочка, просите следующего.
Вечер с Жюльетт Греко
Однажды в культурной жизни Ленинграда произошло событие: приехала на гастроли французская певица Жюльетт Греко. Певица слыла рафинированной, поэтому Большой зал консерватории был набит интеллектуальной элитой.
Жюльетт Греко появилась в глухом закрытом черном платье, без единого украшения. Черные прямые волосы падали на плечи. Бледное, без следов косметики, лицо выглядело строгим и печальным. Она едва заметно поклонилась, выжидая, пока смолкнет буря аплодисментов.
Хриплый голос из репродуктора сказал:
— Начинаем вечер знаменитой певицы Жюльетт Греко. Песни ее посвящены вечной теме — любви. Но это не радостная любовь вступающей в жизнь молодой девушки. Это песни о трудной, горькой, подчас трагической любви. Тексты песен написаны специально для певицы ее друзьями — известными поэтами и философами Франции: Элюаром, Кокто, Сартром. (В этом месте по залу пронесся восхищенный шепот, — элита дорвалась до экзистенциализма).
Пианист тихо заиграл, создавая необходимый лирический настрой. Репродуктор откашлялся и продолжал.
— Певица поет свои песни по-французски, поэтому перед исполнением мы будем переводить тексты на русский язык, чтобы вы могли уловить их глубокий философский смысл. Первая песня называется: «Давай же!»
«Я люблю тебя, но сплю с другим. Ты любишь меня, но спишь с другой. Давай же… убьем их и будем спать вместе!»
Исполняет Жюльетт Греко.
Бродский — геолог
Давным давно, когда Иосиф Бродский не был всемирно известным поэтом и академиком и не опубликовал еще ни единой строчки, — он зарабатывал на жизнь чем попало. Вылитый Джек Лондон. В частности, работал и техником-геологом. В этом смысле мы с ним как бы коллеги, что наполняет меня понятной гордостью.
Между прочим, в 1964 году советское правительство забеспокоилось, что Иосиф зарабатывает недостаточно и не может прокормить себя. Доказав этот печальный факт на двух судах (закрытом и открытом), власти сослали Бродского в деревню Норинскую Архангельской области, где, по их мнению, поэт мог бы легко свести концы с концами.
Однажды Бродский попросил меня устроить его в геологическую экспедицию. Мой шеф, унылый мужчина по имени Иван Егорыч Богун, пожелал лично побеседовать с будущим сотрудником.
Я позвонила Иосифу:
— Приходи завтра на смотрины. Прихорошись, побрейся и прояви геологический энтузиазм.
Бродский явился обросший трехдневной щетиной в неведомых утюгу парусиновых брюках. Нет, франтом он в те годы не был…
Итак, Иосиф плюхнулся, не дожидаясь приглашения, в кресло и задымил в нос некурящему Богуну смертоносной сигаретой «Прима».
— Ваша приятельница утверждает, что вы любите геологию, рветесь в поле и будете незаменимым работником, — любезно сказал Иван Егорыч.
— Могу себе представить… — пробормотал Бродский и залился румянцем (в юности он был мучительно застенчив).
— В этом году у нас три экспедиции: Кольский, Зауралье и Магадан. Куда бы вы хотели?
— Абсолютно без разницы, — хмыкнул Иосиф и схватился за подбородок.
— Вот как! А что вам больше нравится, — картирование или поиски и разведка полезных ископа…
— Один черт, — перебил Бродский, — лишь бы вон отсюда!