— Слава Богу, есть что, — наконец, расслышал Миронов. — MOB, конечно.
MOB, или Мироновский Определитель Влажности, представлял собой двухлитровую жестяную банку с краном, в которой оттаивали и теряли влажность мерзлые почвы.
— Да… это… открытие века, — пробормотал шеф и, помолчав, с горечью добавил: — Нечего нам показывать, товарищи, ну просто — нечего, — он поднял глаза на обтянутый черным крепом портрет Пучкова и, как бы обращаясь к покойному, закончил. — Стыд и позор. Словом, товарищи, чтобы не срамиться, я решил временно закрыть кафедру. Не будет в Университете вообще такой кафедры.
Все так и ахнули.
— Как? Совсем?
— Да. Совсем. Завтра после обеда сюда не возвращайтесь. Расходитесь по домам. А вы, товарищи, — обратился он к Эдику и Славе, — сорвите с дверей все идиотские объявления и заодно табличку с названием. У вас есть отвёртка? Да шурупы не сорвите и свет вырубите. Здесь будет как бы нежилое помещение, — задумчиво сказал Леонов, — или склады.
— Это навеки? — радостно спросила Оля Коровкина.
— До послезавтра, — отрезал шеф и закрыл заседание.
Несостоявшийся визит коллег из-за рубежа поверг Леонова на поистине титанические действия: на кафедре начали появляться приборы. О некоторых мы были наслышаны, фотографии других видели в иностранных журналах, но были и такие, чей невероятный вид вселял самые фантастические догадки относительно их назначения. Например, «дефектометр металлов Уран-67» — три огромных голубых ящика с миллионом разноцветных кнопок и бегающим зеленым лучом.
— Это зачем такое? — поинтересовался доцент Миронов, увидев, как шеф лично руководит установкой «Урана» в механичке.
— Собираемся, дорогой Петр Григорьевич, изучать микроструктуры глин. Не правда ли, товарищи? — с энтузиазмом откликнулся Леонов.
Двое студентов, пыхтя, водрузили часть «Урана» на стол и что-то промычали.
— Я решил создать свою научную группу и обязательно с привлечением молодежи, — задушевно разливался Леонов, — завтра вот привезут электронный микроскоп и мы, засучив рукава, начнем… Почвоведение, дорогие товарищи, уже стало экспериментальной наукой! — вдохновенно закончил Алексей Николаевич, — и далеко шагнуло за рамки размышленчества и рассужденчества.
Но Миронов не заразился леоновским пафосом.
— И зачем такие деньги на ветер бросать, — простодушно заметил он, — все равно он работать у нас не будет. Этот «Уран» вроде бы для металлов сделан. Купили бы лучше колб и штативов. Да и пробирки все битые, опыты ставить не в чем.
Студенты захихикали.
— Там разберемся, — миролюбиво пробормотал Леонов, однако желтый огонек, вспыхнувший в его глубоко посаженных глазках, свидетельствовал, что карьера Миронова окончена.
Вскоре обещанный электронный микроскоп прибыл. Для него пришлось освободить целую комнату, цементировать пол, подводить воду. Мерцая серебристыми боками своих бесчисленных деталей, он безусловно стал гвоздем сезона и главным украшением кафедры. Сотрудники и студенты любили фотографироваться на его фоне, в газете «Ленинградский университет» появилась большая статья о нашей кафедре под названием: «Научный поиск». Заканчивалась она таким снимком: Леонов, держа одну руку на кнопке «On», другой показывает на пустое телевизионное табло, а группа студентов с напряженным вниманием следит за мертвым экраном.
Однажды на кафедру, перепутав двери, забрела кинохроника, направляющаяся на соседнюю кафедру физиологии. Но им так понравилась новенькая аппаратура, что они решили остаться у нас, роздали всем белые халаты и сняли за три дня научный биологический фильм «Люминесценция» — о новых методах исследования живой клетки.
С той поры Леонов распорядился держать двери нашей кафедры широко открытыми. — Нам воздуха не хватает — многозначительно сказал он. — А чтобы ваши пальто не сперли, сдавайте их в соседний гардероб.
Кафедру распахнули настежь и, чтобы дверь не хлопала, на пороге установили швабру. Она косо стояла в проеме, как бы перечеркивая прежнюю отсталую жизнь.
Глава III. Немного об авторе и колхозе «Cельцо»
Настало время, дорогой читатель, представиться автору этого повествования. Вот пять моих пунктов: Чехович Нина Яковлевна, 1938 г., г. Ленинград, русская. Ничего сложного, но это кажущаяся простота. Конечно, Нина — имя бесспорно хорошее, русское, а вот отчество уже с запашком. Фамилия же моя вызывает в отделах кадров недоумение и нервозность, — то ли чех, то ли хорват, то ли что похуже, но скрывается. Мое нейтральное лицо с курносым носом обычно не вызывает жгучей злобы у хмельного, хотя я и брюнетка, хотя я и в очках. Но все же веет от меня чем-то подозрительным и «ненашим». Без особых заслуг такое лицо в Университет не приглашают. Как же мне удалось?