Уже поздно. Изредка звонит телефон, — это домочадцы обеспокоены нашим отсутствием. Разомлевшие от музыки и водки, мы чувствуем друг к другу доверие и нежность. Даже молчаливый Йович, рассеянно стряхивая пепел себе на колени, рассказывает что-то Риве Соломоновне. Рива оживленно улыбается, машинально складывая фантик от «Белочки». В мерцающем свете урановых лампочек ее плоское лицо кажется юным и миловидным. Расходиться не хочется.
— Давай-ка, Славка, — вдруг говорит Эдик, — почитай нам что-нибудь.
— Да нет, ребята. Ничего готового с собой нет, — отнекивается Слава.
— Только не ври. Ты год уже создаешь свой нетленный шедевр. Мы с Ольгой прямо изнываем от любопытства.
— Почитай, Слава, правда… — раздается вокруг, — должны же быть у тебя если не читатели, то хоть слушатели.
Белоусов еще немного сопротивляется, потом залпом опрокидывает стакан вина и уходит в мерзлотку. Возвращается он с толстой папкой.
— Я прочту вам отрывок из повести, — говорит он, — называется она: «Всяк сюда входящий»…
…Слава кончил. В коридоре надрывался телефон. Алеша, запустив пальцы в светлые вихры, раскачивался на табуретке, по Вериным щекам протянулись дорожки размазанной туши. Внезапно Йович встал, опрокинув стул, и подошел к окну. Все зашевелились. Женя, судорожно схватив бутылку, смахнул со стола стакан. Он разлетелся вдребезги.
— Нет, — сказала Оля. — Нет, это невозможно! Такого не может быть.
Слава молчал. Я подошла к стоящему спиной Йовичу и попросила сигарету. Прикуривая из его ладоней, я впервые заметила его изуродованные, жесткие, испещренные морщинами руки.
— Какой же вы, Слава, непуганый, — медленно сказал Григорий Йович.
— А что? Прошли и канули в вечность времена… — развязно начал Эдик, но, споткнувшись о тоскливый взгляд Йовичевых белесых глаз, смешался и замолчал.
Внезапно все заторопились по домам.
— Откуда, Слава, вы все это знаете? — обернулась в дверях Рива Соломоновна.
— Мой отец был начальником лагеря, — ровным голосом ответил Белоусов. — Я вырос там.
Глава VIII. «Похмелье»
На следующий день я уехала кататься на лыжах в Эстонию. Велик был размах моего нахальства — я даже не предупредила Леонова об отъезде, не говоря уже о таких формальностях, как «взять отпуск» или хотя бы симулировать радикулит и пристойно удалиться на бюллетень. Моя мама и тетка сокрушенно качали головами, цокали языками и, вспоминая, чем грозило пятиминутное опоздание на работу в славные времена их комсомольской юности, — ждали с минуты на минуту страшного для меня возмездия.
Когда через десять дней я с лыжами и рюкзаком ввалилась в дом, мама встретила меня с выражением мрачного торжества.
— Я же тебе говорила… Леонов названивал ежедневно, и я выкручивалась, как уж на сковороде. Уволь меня от лжи на старости лет…
И верно. Не успела я съесть суп, как позвонил Алексей Николаевич.
— Пятый день вас разыскиваю, — раздраженно сказал он, — куда это вы пропали?
Я на секунду замешкалась, подбирая в уме лучшую версию. Но шеф был нетерпелив:
— Ладно, не мучайтесь, — великодушно сказал он. — В Усть-Нарве много снега?
Я облегченно вздохнула.
— Скажите, дорогая, вы хотя бы завтра собираетесь на работу? Есть разговорчик.
— Намекните, о чем? — Сфамильярничала я, не желая давать опрометчивых обещаний.
— Нет, нет, кроме шуток, — вы мне срочно нужны. И вообще, в будущем я попросил бы вас…
— Буду через пятнадцать минут, — перебила я, лишив Леонова шанса высказать свои пожелания.
Когда я вихрем ворвалась в кабинет, шеф сидел на краешке стола в полной зимней амуниции. Не доставая ногами до полу, он постукивал по креслу новенькими финскими сапожками. Увидев эти блестящие на молниях сапоги, я замерла в немом восхищении. Шеф было улыбнулся, довольный произведенным эффектом, но через секунду лицо его приняло озабоченное и хмурое выражение.
— Вот… специально дожидался вас, уважаемая, а сейчас убегаю на сессию в Исполком.
— Какого же черта… — пробормотала я, жалея рубль, истраченный на такси.
Шеф со вздохом слез со стола, взял портфель и направился к двери.
— Проводите меня, пожалуйста, если есть время, — буркнул он.
Это было что-то новое. Я почувствовала легкое беспокойство. Мы вышли на набережную. Подсвеченный купол Исаакия почти тонул в морозной дымке, лиловато-сизые сумерки окутывали Неву. По застывшей реке сновали фигурки, протоптав между вздыбленных льдин узкую тропинку к Медному Всаднику. Это — кратчайший путь до Исполкома. Я начала спускаться на лед. Шеф тронул меня за рукав.