Пока шеф читал, я исподтишка разглядывала своих коллег. Белоусов уставился стеклянным взором в притолоку двери; Рива и Сузи изучали под столом шестнадцатую страницу «Литературки», их начальник профессор Бузенко рисовал на обложке папки кошек и слонов; Григорий Йович снял крышку с часов и длинным ногтем копался в механизме; Оля и Эдик играли в «балду». Женя Лукьянов набрасывал на клочке миллиметровки какой-то график; Вера Городецкая сидела, сжав голову ладонями, закрыв уши, как бы стараясь отгородиться от монотонного Леоновского голоса. Когда шеф кончил, Вера подняла руку.
— Можно вопрос, Алексей Николаевич? Скажите, пожалуйста, — все подписали это письмо? Никто не отказался?
— Что вы имеете в виду, Городецкая? — насторожился шеф.
— Я спрашиваю, Алексей Николаевич, — медленно повторила Вера. — Никто из тех, кому поручено было подписать это письмо, не отказался это сделать?
Леонов явно растерялся, но только на секунду.
— Конечно, нет. Это наше общее, единодушное мнение, — ответил он ледяным голосом.
Вера вскочила с места, опрокинув стул, и выбежала с кафедры. Все уставились на Леонова. Он медленно поднял руку и, покрутив пальцем у виска, пробормотал:
— Психопатка какая-то…
Верина выходка его перепугала, и с этого дня шеф люто Городецкую возненавидел. Появляясь на кафедре, он подлетал к ее столу.
— Вы, конечно, не успели сделать таблицу, которую я поручил вам неделю назад?
— Успела, Алексей Николаевич. — Вера протягивала ему исписанные листы.
Он грубо выхватывал из рук бумажки и, не снимая пальто, впивался в них.
— Полно ошибок! — ликовал Леонов, обнаружив пустяковую описку. — И о чем вы только думаете?
— В основном, о работе, но иногда, конечно, отвлекаюсь, — объясняла Вера, вызывая своим простодушием новую волну злобы.
Он звонил теперь на кафедру каждое утро в половине девятого и требовал Городецкую к телефону. Когда заболел ее младший сын, и Вера три дня не появлялась в Университете, Леонов разыскал номер детской поликлиники и проверил, правда ли, что к Даниле Городецкому был вызван врач. Если с кафедры требовался один сотрудник для отправки в колхоз, — шеф посылал Веру, дежурить в агитпункте — Веру, патрулировать вечером в дружине — снова Веру.
В другое время я, конечно, заступилась бы за подругу, но наши отношения распались, и я делала вид, что ничего не замечаю. А шеф продолжал бушевать.
— Муж — тунеядец, сидит на шее у народа, — кричал он, — пусть хоть жена какую-нибудь пользу приносит.
Кафедральные дамы от ужаса прижимали уши.
— Я бы повесилась на ее месте, — шептала Рива, — а с нее, как с гуся вода.
Вера как будто не замечала гонений. Казалось даже, что она жалеет шефа. Как-то после очередного скандала Вера подошла к Леонову, дотронулась до его рукава и сочувственно сказала:
— Вам нельзя так волноваться, Алексей Николаевич, давление подскочит.
Леонов опешил.
— Она что, — юродивая? — шепотом спросил он меня, когда Вера вышла.
Я рассмеялась. Уж очень он был похож на дворового пса, встретившего на дороге какое-то экзотическое животное. Хотел бы дотронуться лапой, да не решался, — схватить зубами, но боялся. Он стоял над крошечным существом то ворча, то отрывисто лая, наклоняя в разные стороны свою большую глупую морду.
А меня уже мучил предзащитный синдром, — бессонница, тик и слезы по любому поводу. Я потеряла восемь килограммов. Август прошел, как в бреду, — друзья доводили графику, и мы среди ночи, усевшись по-турецки на куче карт и фотографий, поедали из кастрюли гречневую кашу.
Адские муки я претерпела с рефератом, — шеф заставлял переделывать его сто раз.
— Это наиважнейший момент, — наставлял меня он. — Диссертацию вашу прочтут от силы три человека, а вот с рефератом надо держать ухо востро: мало ли в какие руки попадет… он должен быть простым и непонятным.
В сентябре марафон подошел к концу, — меня несло к защите, как реку в океан. Отпечатанная диссертация высилась на столе, карты и рисунки поражали своим совершенством, синий коленкор обложки источал упоительный запах типографского клея. Оформление этой роскоши стоило четыреста рублей, и я с некоторым сожалением снесла в комиссионку нейлоновую шубу, присланную теткой моей матери из далекой страны Америка.