Два дня спустя, вопреки всем правилам приема и увольнения научных кадров, Белоусов был выгнан за «поведение, не совместимое со званием советского ученого». Я столкнулась с ним в бухгалтерии, где он пытался раздобыть очередную закорючку в обходной листок.
— Отойди от прокаженного, — проворчал он, — не рискуй перед защитой.
— Но я хочу поговорить с тобой.
— Только не здесь. Иди в музей Менделеева, туда уже лет пять не ступала нога человека. Подожди меня там.
Через десять минут мы сидели за гигантским сундуком, унизанным медными кнопками. Этот кофр был знаменит тем, что Дмитрий Иванович сколачивал его восемь месяцев и считал лучшим творением своей жизни.
— Прости меня, Славка, ради Бога. Прошу тебя, постарайся простить.
— Да брось ты свой достоевский пафос. Что, я не понимаю? Вся твоя научная карьера под угрозой. Оба вы с шефом из-за меня на паутинке качаетесь.
— Ну, а с тобой?.. Что с тобой будет?
Белоусов пожал плечами.
— Кто его знает… Пока Габриела[5] чухается и получает инструкции, попытаюсь проявить сноровку и исчезнуть. Кану в тундру, поближе к мерзлоте. Там у меня начальник экспедиции приятель, и мое политическое лицо его особенно не волнует. И, вообще, наступают там полярные ночи…
Так исчез из нашей жизни Слава Белоусов.
Целую неделю я отсиживалась дома. Боялась встретиться с Городецкой. Когда я, наконец, приехала на работу, Вера сразу подошла к моему столу.
— Пойдем, подышим воздухом, Нина.
Мы вышли в Университетский двор и сели на скамейку. Вера вынула из сумки сигарету.
— Последняя, — сказала она со вздохом, — я тебе оставлю половину.
Вера закурила. Молчание затягивалось.
— Слушай, — наконец, сказала она. — Мне давно следовало поговорить с тобой, да отвлекать не хотелось. Ты совсем замучилась, с лица сошла. Все у тебя готово?
— По-моему, да. Вашими молитвами… — против воли мой голос прозвучал обиженно.
— Не знаю прямо, как начать. В общем, слушай, — мы решили ехать.
— Куда это? — спросила я машинально, но вдруг поняла и даже зажмурилась, боясь услышать ответ.
— Куда, куда… Не в Караганду же…
— Ты что, серьезно?!
Вера молча кивнула.
— Да как же… И с чего это вдруг?!
— Это не вдруг, Нинок. Это зрело давно.
— Но почему, почему?.. Что-нибудь случилось?
— Конкретного ничего. Все к этому шло и теперь… не знаю, как объяснить… это единственный выход. Нам с Левкой здесь жить невозможно… Мы просто не можем… дышать.
— А почему это я могу?
— Характер такой… Ты и в банке с углекислым газом сможешь… — Вера запнулась и покраснела. — Прости, я не хотела тебя обидеть.
— Валяй, не стесняйся.
— Не сердись, Нина. А сейчас мне очень нужен твой совет.
— Теперь-то о чем советоваться? — Мне вдруг стало все безразлично, в долю секунды Вера оказалась бесконечно далеко от меня.
— Есть два пути: попросить характеристику и… попытаться продолжать работать… или сначала уволиться.
— Поступай, как тебе удобнее.
— Мне удобнее работать, а вот тебе… шефу, наверно, спокойнее, если я уволюсь.
Я подумала о предстоящей защите и промолчала.
— Нинок, так увольняться мне? — настойчиво повторила Вера.
— А на что вы жить будете это время? А если вообще откажут?
Вера пожала плечами.
— Черт их знает, все может быть. Так что ты советуешь?
Верины сто десять рублей были теперь единственным источником дохода Городецких.
— Слушай, — я чувствовала, что у меня заплетается язык. — А ты не можешь подождать месяц-другой?
Я представила себе, какая свистопляска начнется на факультете, как только Вера объявит о своем намерении. Пока что наш пуританский Университет оскоромился только один раз: с мехмата уехал студент-первокурсник. Это было два года назад, и с тех пор в ЛГУ не просочился ни один подозрительный по пятому пункту. А для сотрудников придумали новые учетные карточки. Выглядели они так:
Форма № 2.
Учетная карточка научного работника.
Фамилия, И. О……………….
Национальность……………..
Фамилия, И. О. матери………
Национальность……………..
Фамилия, И. О. отца…………
Национальность……………..
Подпись:
Кадры выявляли мулатов, метисов, квартеронцев. И я, конечно, попалась. Несмотря на мой безупречный паспорт, мать моя, к сожалению, была еврейка. Такие, как я, оказались в особом списке в сейфе у проректора по кадрам товарища Катькало, квадратного человечка с жабьим лицом и водянистыми глазами. Как всемогущ был он! Никому так низко в коридоре не кланялись профессора, никого с таким трепетным вниманием не спрашивали о здоровье супруги. От него гораздо больше, чем от ученого совета, зависит моя защита, моя судьба.