— Понимаю, — пробормотала я. Страх расползался по телу, как нефтяное пятно по лазурной глади.
Леонов вышел на кухню и принес вазу с яблоками и сливами.
— Вы должны защититься блестяще… иначе… ну, сами понимаете, от нас камня на камне не останется. Так что, если боитесь, скажите сейчас. Защиту можно отложить. Заболеть, что ли… или попросить заболеть оппонентов. Это я могу взять на себя. Переждем до весны, пока ситуация прояснится… в лучшую для вас сторону.
В спальне зазвонил телефон. Леонов вышел и прикрыл за собой дверь.
«Боюсь ли я? И чего я боюсь больше? Если шефа все же скинут, мне с его именем на титульном листе о защите нечего и думать. Короче — „промедление смерти подобно“. А сейчас я могу проскочить. Я должна проскочить».
Леонов вернулся с ключом от настенных часов и долго их заводил.
— Алексей Николаевич, я все обдумала. Я не буду откладывать. Я буду защищаться сейчас.
— Значит, ва-банк? Грудью на танк?.. — Леонов хотел было легко пошутить, но шутка не получилась. — Спасибо, — сказал он, — и постарайтесь быть в форме.
Городецкие получили разрешение невероятно быстро, и день их отъезда, 28 октября, совпал с моей защитой.
Накануне я сидела в леоновском кабинете, просматривая замечания оппонентов. В дверь постучали Оля и Эдик.
— Нинка, у Городецких сегодня проводы. Мы достали им электрический самовар. Едешь с нами?
Я виновато развела руками.
— Господь с вами. Завтра защита!
— Как знаешь… — переглянулись они и исчезли.
…Защита в двенадцать часов, а Городецкие улетают в десять. С пяти утра я брожу по квартире, голова разламывается… Наглоталась элениума еще с вечера, а сна ни в одном глазу.
Что делает сейчас Вера? В полдень, когда начнется защита, Городецкие будут в Вене… Господи, как холодно! Меня знобит.
Я накидываю на плечи пальто и включаю магнитофон. Записала вчера свою речь на пленку, да не успела прослушать. Раздается чужой, ломкий и неприятный голос. «…Отечественные работы в области структуры слабых почв далеко опережают аналогичные исследования за рубежом. Такие ученые, как…» Я с отвращением смахиваю магнитофон со стола. Пленка сорвалась, шипит, сворачивается в змеиный клубок.
Вот они выходят из самолета в Вене. Чужой аэропорт, чужая страна. Господи! Я прижимаюсь головой к окошку. За окном серый ленинградский рассвет, моросит дождь, деревья уже почти голые, желтые листья прилипли к мокрому тротуару.
Из спальни выходит мама. Видно, ей тоже не спится.
— Нина, ты поедешь в аэропорт?
Я мотаю головой.
— И что вы все пристали ко мне? — вдруг срываюсь на крик. — Ты что, забыла, сегодня защита!
Мама не отвечает, молча скрывается в своей комнате.
Скорее бы кончился этот день. Скорее бы наступило завтра. Я достаю с полки атлас мира. Вена совсем близко…
Я мечусь по комнате в поисках свитера, натягиваю брюки и вылетаю на улицу. Мимо дома, словно ожидая меня, медленно проезжает такси.
Мы несемся по тихим, спящим улицам. Господи, задержи их! Сделай так, чтобы я их еще застала! Если я их увижу, если я их застану, все пойдет по-другому.
Машина вылетает на проспект Науки. Первые признаки жизни: хмурая толпа ждет открытия универмага, к трамвайным остановкам стекаются людские ручейки. Мы ныряем в узкий проезд между кинотеатром «Современник» и шашлычной. Вот и улица Верности, вот и Верин дом.
…Квартира Городецких открыта. На полу валяются веревки, газеты, детские книжки. В кухне — горы грязной посуды. Два разбитых горшка с кактусами, на стене — Илюшин милитаристский рисунок: синий танк преследует взлетающий самолет. В мастерской банки с высохшей краской, и всюду, на месте Левиных картин, — невыцветшие квадраты на обоях.
Я обхожу квартиру, держась за стены, как слепая. Трогаю пустые стеллажи, продавленный диван, поправляю на лампе съехавший абажур.
Вот и все.
Из квартиры выхожу на цыпочках, как после похорон. Тихо затворяю за собой дверь и пешком спускаюсь с девятого этажа.
Город ожил, кругом снуют, спешат люди. Дождь кончился, небо посветлело и прямо надо мной перечеркнуто белым, уже расплывающимся следом реактивного самолета. Я бреду по широкой улице Верности. Потом сворачиваю на еще более безликий и широкий проспект, потом еще… Я никогда здесь раньше не бывала. Неужели это Ленинград?
Я сажусь на скамейку около автобусной остановки. Рядом очкастый студент изучает «Историю КПСС». Автобуса нет и, наверное, никогда не будет. Студент отрывается от книжки и пристально смотрит на меня.