— Севатрием, — ответил Юрий Кузьмич.
Петр Степанович в бороду улыбался, говорил:
— Нехорошо, отрок, врать. Не может мать своего любимого сыночка звать собачьей кликухой. Это раз. Два — вы такой же фининспектор, как я поп. Для непонятливых объясняю: что главное для фининспектора? Портфель. А у вас его со школьных лет не было. И еще есть одна маленькая деталька: ни станция «Трудовая», ни какая другая станция Савеловской же де, ни других наших стальных магистралей, не может позволить себе такую роскошь — иметь фининспекторов. Так что сами расскажете с чем пожаловали или придется вырывать у вас признание с применением пыток третьей степени? — И он бросил выразительный взгляд на тяжелую металлическую скобу.
— Ну, вы, Петр Степаныч, даете! — зашелся в смехе Агеев. — Нет, ей богу, вы мне подходите.
— Очень рад, — сказал Курышев. — И что же дальше?
— Так значит я Ваську Левшина на днях встретил. Ну, вы с ним на Украине шабашничали.
— Какой из себя?
— Среднего росточка, крепенький такой, черноволосенький.
— Без указательного пальца на левой руке?
— Он! Точно вы его срисовали.
— А теперь, Всеволод Матвеич, позвольте вам выйти вон.
— Это почему же?
— Для непонятливых объясняю: в бригаде у меня беспалых не было. Это раз. Два — никакого Ваську Левшина не знаю. Ну, так помочь до калитки дойти или сами докандыбаете?
Агеев облокотился спиной на груду досок, сказал:
— Я бы сам, да только кандыбать мне некуда и незачем.
— Вот это уже на правду больше похоже.
— Правда и есть.
— Допустим. Дальше.
— Старика на станции спросил: строит ли здесь кто дом. Он и подсказал.
— Ну?
— Деньги нужны.
— Всем нужны.
— Полторы тысячи нужны. Не отдам, могу загреметь.
— Так.
— А плотничаю на уровне.
Курышев вытащил из заднего кармана брюк листок бумаги, из-за уха достал карандаш. Изобразил какой-то орнамент.
— Берите топорик и изобразите.
Агеев взял доску, примерился, скосив глаза на рисунок, не очень-то умело принялся орудовать топором.
Петр Степанович по-прежнему сидел на бревнах, чему-то невесело улыбался. Потом подошел к Агееву, взял доску, прищурившись, оценивал работу:
— Желание есть, старание есть, с умением похуже. Ну, ладно. Считайте, что анкету вы заполнили, и отдел кадров не возражает. А теперь пошли.
— Куда?
— Бревно вон пилить.
Здесь у Агеева все получалось лучше. Пила у них в руках играла, звенела.
— Дом за полтора месяца надо поставить, — говорил ему Курышев. — Работать придется от зари до зари. Сухой закон у нас. Перекуров не бывает. И еще — за день до окончания работы уйдете навсегда — не получите ни копейки.
— Суровы вы, Петр Степаныч.
— Но справедлив.
— А как же мы вдвоем за полтора месяца дом поставим?
В бригаде есть еще два человека, Всеволод Матвеич. В отличие от вас — классные специалисты — и плотники, и каменщики, и отделочники. Николай Николаич Назаров — математик, и Владимир Константиныч Уваров — врач-рентгенолог.
— Ну и шабашка у вас! — восхитился Агеев. — Вы часом, Петр Степаныч, не кандидат наук, не доктор?
— Нет. Всего лишь инженер-строитель с большим стажем.
— А чего же в шабашники вы все подались?
— Как и вам, деньги нужны. Почему бы математику и врачу-рентгенологу в отпуск не подзаработать?
— Святое дело, — согласился Агеев, — вы тоже в отпуске, Петр Степаныч?
Курышев посмотрел на него, даже пилить перестал, и пила, взвизгнув, трепетала в воздухе.
— Должно быть, с утра не ели вы ничего, Всеволод Матвеевич. А голодные страх как любопытны.
— А чего я такого спросил?
— Не оправдывайтесь. Оправдание, как говорится, сгубило невинность. Ну так как — по чашке чая и бутерброду?
— Можно.
Они расположились на бревнах. Из большого китайского термоса Курышев разлил чай по стаканам. Вынул из фольги аппетитные бутерброды.
— Лишние вопросы и ответы, — говорил Петр Степанович, — накладывают определенные обязательства. И тогда уже не просто шабашка, а глядишь — и дружба начинается.
— А вы против дружбы?
— Для непонятливых объясняю: главное в этой жизни не втягиваться в отношения.
— Ну, это вы не правы. Дружба это…
— Вот вы бы и шли к своим друзьям. Брали бы у них полторы штуки. А вы к незнакомым прикандыбали.
— Кто же вас так обидел, Петр Степаныч? — спросил Агеев. — За что с работы-то поперли?
— Меня? — засмеялся Курышев. — Да отпускать не хотели. Директор спецтреста, где я работал, Мельников, дважды лично уговаривал остаться. А он — один из самых настоящих людей, которых я в жизни встречал.