Сначала, ему показалось, что вокруг свисают, вздымаются вверх, проплывают ошметки старой пыльной паутины. Но чем дольше он вглядывался, тем больше замечал кусков толще и рельефней, похожих на ткань, иногда даже на довольно плотную, вроде гобелена. На некоторых еще можно было различить рисунок, некогда яркий, а теперь выцветший и поблекший. Ни один лоскут не был целым. Обтрепанные края, вытертые до прозрачности проплешины, бесформенные прорехи. И все они казались такими ветхими, что могли рассыпаться в прах от одного прикосновения. И снова вспомнилось:
Седых веков тревожа легкий пух,
Преемственности сохраняем дух.
Уйдем и мы, нас встретят там, за гранью.
И только прах забвенья будет глух.
Габриэль, поклонявшийся мудрости великих поэтов прошлого, задумался о том, что неспроста, пожалуй, сегодня все время вспоминаются стихи Шахефа. Запечатленные в них мысли всегда отзывались в душе юноши согласным трепетом, ведь великий поэт, как и сам квартерон, был фаталистом и безбожником. Иногда, хоть никому никогда в этом не признался бы, Габриэль, перед тем как принять сложное решение, открывал томик любимых стихов на первой попавшейся странице и словно бы спрашивал совета у мудреца. До сих пор Шахеф никогда не подводил его, и теперь юноша принялся перекатывать на языке всплывшие в памяти строки, пытаясь понять их глубинный смысл. Но тот ускользал, словно поэт, сообщив все, что посчитал нужным, больше не желал давать подсказок.
Слабый то ли стон, то ли вздох заставил Габриэля крутануться вокруг своей оси, но он никого не увидел. Подумав, юноша совсем уж было решил, что ему это показалось, когда прямо в голове раздался старческий скрипучий голос.
- Спасибо, что пришел, Габриэль.
Пришел? Юноша фыркнул. Вообще-то его сюда приволокли, не особенно спрашивая согласия. Не будь Габриэль столь фаталистично настроен, он мог бы сбежать по дороге или оказать сопротивление, собрав свистом всю свою уличную банду. Но поскольку ему было скучно, а от судьбы не уйдешь, он безропотно позволил привести себя в Храм.
Ответом на эти мысли в голове прозвучал смешок.
- Вот видишь, - продолжил голос, - мог бы и не придти, если бы не захотел. Но пришел. Я и не сомневалась. Ты хороший мальчик, Габриэль, хоть и потомок зла.
Габриэль дернулся.
- Не переживай! – поспешила успокоить его невидимая собеседница. - Зло условно. То, что зло для меня, для тебя может стать спасением. А ведь кто-то обязательно должен спастись, Габриэль.
- Спастись? – невольно удивился парень.
Спасение – последнее, о чем он думал, приняв единожды, что, как часть мира, уйдет в небытие вмести с ним.
- Я выбрала самую крепкую нить, из тех, что остались. Твою нить, Габриэль. Но у меня нет силы тебе приказать. У меня вообще не осталось сил приказывать. Я могу рассчитывать лишь на твою добрую волю. Согласишься ли ты помочь мне, Габриэль-квартерон?
По загривку холодком пробежало нехорошее предчувствие. Юноша спинным мозгом ощущал, что его втягивают в какую-то авантюру, и в то же время знал, что не найдет в себе сил отказаться.
- Помочь в чем? – настороженно спросил он.
- Сохранить память мертвого мира.
Глава пятая
* * *
- Что, черт возьми, здесь происходит! – взревел Игнатий.
- Это я у вас, господа, хотела бы поинтересоваться. – Юнона поудобнее устроилась на кровати и уставилась на незваных гостей. – С какой стати вы врываетесь в комнату к порядочной девушке?
Васька повела ухом, видимо, уловила в голосе временной хозяйки капризно-недовольные нотки и на всякий случай тихо зарычала.
Ректор тяжело дышал, стараясь унять гнев и испуг, а на котенка шикнул так свирепо, что грифошка прижалась к Юноне еще теснее и обиженно мявкнула. Дарбли с Иоанном переминались с ноги на ногу. Они явно сами не понимали в чем дело и были здорово смущены вторжением к даме в такой час.
- Не морочь мне голову, девчонка! – проорал Игнатий.
Юнона даже сжалась от его вопля, а Васька, смешно виляя задом, отползла вглубь кровати и попыталась зарыться под одеяло. Таким Ректора едва ли многим доводилось видеть. Всегда сдержанный и корректный администратор мог довести до истерики кого угодно. Своим ровным ничего не выражающим голосом. Но так орать?!