Если всё вышеперечисленное не имеет успеха, то используйте своё секретное оружие. Сначала представляю вам аргументированное пояснение: Боб, как мой почитатель, преподнёс мне в день нашего знакомства роскошный кусок каната, настоящую коллекционную вещь. Оказалось, что его очень приятно держать в зубах, он был правильного размера и приятно упругий. И как вы думаете, что я делаю, когда катастрофа становится неизбежной? Смиряюсь и принимаю любое наказание? Хе… Нееет! Я бегу за своим канатом.
Совет шестой.
Притащив канат, и, сев от судьи подальше, я, не выпуская его из пасти, начинаю грустно смотреть, и вид мой — самого несчастного и брошенного в мире существа — говорит: «Бейте меня! Бейте! Я буду молча страдать!». При этом, не выпуская, (я подчёркиваю), каната, вы начинаете скулить через неравномерные интервалы. Всегда! Уж не знаю почему, но через минуту грозовые тучи рассеиваются, и я, благодаря кусочку каната, бываю прощён. Есть в этом какая-то загадочная магия. Поэтому тем, кто окажется втянутым в судебный процесс, советую всегда иметь наготове хороший кусок пенькового каната.
Глава 20
Даже самые умные люди умеют ошибаться. Особенно, когда этого очень хочется. Меня хорошо учили хотеть, внушали мне это сильное желание. Хочется — это когда есть мизерная надежда. Всем нам ХОЧЕТСЯ сейчас проскользнуть мимо лазурного берега. Мне единственному не на что надеяться. Мне надо хотеть. «Морской Мозгоед» — моя первая и последняя шкатулка счастья. Первый причал, который отнёсся ко мне, как к человеку. Мне надо хотеть их спасти. В конце концов, меня и учили… Хотеть. Правда учителя, в своём рвении не учли, что у студента и ректора могут быть разные желания…
Мессир Грейсток был уверен, известие о гибели эскадры донеслось до Рома. Но флагман затонул, и передача оказалась невозможной. Отец же уверен в том, что графа арестовали, и Мелорны уже в его цепких пальцах, увенчанных огнеживущей саламандрой. Никто не ждал галеон у берегов Тиберия. Зато ждут корабль с громким именем «Надежда», который везёт меня…
Дальше, собрав всё своё мужество, правду. Свою правду. Всё остальное знала только Мери.
В завершении рассказа, я предположил, что существует циркулярное письмо из главного отдела по католическому надзору. Даже в несколько смягченном изложении моей истории, информация взбесила капитана, хотя по любому Триумвират был прав, и в глазах любого человека я выглядел преступником.
Тут я вспомнил о высланном на мои поиски фрегате и, проговорив всю ночь со своей деревянной подружкой, решил быть полезным, попытавшись спасти корабль. Другого выхода не было, и я был вынужден заняться обманом графа и своих друзей. Поэтому сейчас радовался возможности спасти всех и, наконец, сдаться властям.
Мой отец — все-таки прожжённый интриган и хитрый политик, поэтому мне и удалось убедить всех, что «Надежда» плывёт в Ром, чтобы вернуть беглого студента домой к любящим родственникам, а не преступника на казнь…
…Наконец, боцман просигналил на корабль, видя, что там спускают лодку. Люди с интересом, смешанным с недоверием, толпились вдоль бортов, рассматривая фрегат, подошедший к «Морскому Мозгоеду», носящему сейчас новое имя «Надежда». Тед, к моему облегчению, покинул мостик, я повернулся к мисс Полине.
Её сияющие глаза следили за мной с восторгом, но в этот момент её лицо стало испуганным, так как я был мрачен, как туча. Она поняла, что меня это гнетёт и мило прикоснулась к моей руке дрожащими тонкими пальцами.
— Вы очень мудро поступаете, Ден, — твёрдо сказала она, — В порту вы вернётесь к нам. Мы будем ждать.
Но мне было не по себе, и слава всем богам, что Полина не поняла меня.
— Протест, поссоривший Вас с отцом, позволил нам познакомиться. Я чувствую, это судьба. Хотя и не до конца понимаю, почему Вы отклонили предложение своего отца. Мне кажется, это почетная и достойная Служба.
— Служба Триумвирату? — я не выдержал и усмехнулся.
— Миру и вере, — изменила она формулировку. — Это благородно, и совесть всегда требует, служить честно во славу божию и для людей, пусть и заблуждающихся и порочных.
Я даже не особенно понял эти её слова.
— Я вернусь, не волнуйтесь. Мы придумали умную защиту. Я должен был всё сказать команде. Так как решил сказать…
— Мне пора. Прощайте.
— Нет! Не прощайте, Ден. До свидания…
***
Дальше был обмен любезностями с капитаном. И его вытянувшееся лицо, когда он узнал, что передача Дена Руджа должна быть выполнена только в колодках. Потом меня погрузили и быстро вытащили, как ящик.
Затем, чтобы не ждать долго и мучительно, я кого-то ударил, но ошибся — не знал, насколько долго и бесперспективно можно умирать. Очень короткое время я мог удержать себя на ногах. Потом понял, что упал. Сразу несколько человек начали бить меня ногами. Они валяли меня по палубе, и я с каким-то садистским удовлетворением знал, что всё скоро закончится. Довольно странно, но я именно со стороны наблюдаю, как чёрный ромлянин хватает меня за волосы и, упираясь в грудную клетку, тянет, а потом с гордостью демонстрирует клок моих рыжих волос. Затем мне их начинают пихать в рот, я кашляю и задыхаюсь. Всем смешно. Мне совсем не больно уже. Наступил полдень.
Боб следит, как моют палубу, Рамзес тащит половики, Полина читает исторический роман, Тед чистит старые ружья. Наверное, мама на небесах, сейчас вспомнила обо мне, Станислав, вероятно, уже провёл корабль и принимает меры предосторожности, на случай, если я заговорю…
Они могут не волноваться. Все, что во мне, там и останется. Надеюсь, что осталось немного. У меня туман в голове и всё как во сне. Периодически на меня льют воду и потом опять бьют. Глупо столько бить. Я не чувствую ударов. Потом во мне зарождается мысль: «Почему? Почему я так долго не могу умереть? Мама, мамочка, зачем ты родила меня таким сильным?».
Наконец, бесконечный день уходит на отдых. Удары стали реже. Все устали.
И вот, из сладкой истомы сна я, выныривая, слышу нежный голос профессионального карателя Триумвирата:
— Мальчик имеет много сил. Он хорошо подготовлен.
Меня сажают на скамью, поливают водой, дают пить и, кажется, даже одевают. Потом куда-то несут или ведут. Через какое-то время до меня доходит, что мы едем. Едем в закрытом экипаже мимо мраморных палаццо Тиберия, увитых бувенгилией и плющом, мимо фонтанов и статуй. Скорее всего, это бред, я надеюсь на агонию, скорей бы. Оказывается, умирать не страшно и, скорее всего, легко. Ещё вдох и всё.
Нет. Передо мной качается грязно-салатовая стена, на ней какие-то красно-коричневые точки. Я протягиваю к ним руку, и они оставляют маленькие дорожки. Наверное, это кровь. Интересно, чья? Может, моя? Как она оказалась на стене-то?
Долговязый монах инквизитор приказывает мне сесть на корточки и встать десять раз, я его не понимаю. Он бьет под колени, и они сгибаются сами. Ну и сразу бы так показал, зачем говорить-то. Я падаю…
Другой предлагает воды и спрашивает насколько мне плохо, может, нужен врач?
— Где у тебя болит, сын мой?
Я не могу определить где. Наверное, у меня не болит ничего. И тут я вспоминаю про сердце. Вот, оно болит. У
— У тебя его нет? — гремит в ушах.
Но я знаю точно: у меня есть сердце, и горжусь этим фактом.
Потом всё меркнет.
Не знаю когда, но кто-то волочит меня и кладёт на тюфяк.
Этот кто-то обращается к темноте:
— Мастера у нас, братья-то: не доживет до утра! Воды ему дай!
Откуда-то из синей дали моря и неба я слышу:
… Когда глаза устанут и плоть изгонит дух
Туда, где мрака ночи нет, на суд душа придёт
Туда, где правдою всегда заполнена среда,
Где скажут искренне тебе последнее «прости»
И на постой определят тебя в конце пути…
Я ещё не умер. Эй! Люди! Не хороните меня заживо. Мне страшно. Не хотят слышать. Моё тело лежит не движимо. Я не хочу, чтобы меня зарыли живым…
Это панихида. Самая настоящая панихида. Кого же они хоронят? Кто здесь? Только они и я. Ах да, я! Может быть, это мои похороны? Да послушайте, люди! Это недоразумение! Ведь я всё-таки не мёртвый, я живой! Видите, я смотрю на вас, разговариваю с вами! Бросьте! Не хороните меня!
Я напрягаюсь, и какой-то чужой голос шепчет: