Однако когда я приехал к нему и увидел, до чего он подавлен падением, оказалось, что сообщить ему об опухоли мозга год назад мне и то было легче, чем завести разговор об этом документе. По правде говоря, я не смог это сделать. Ингрид приготовила обильный обед с индейкой, я привез вино, мы долго сидели за столом, и я не стал объяснять, что это за документ и почему я хочу, чтобы он им обзавелся, а, стараясь отвлечь его от мыслей о смерти, рассказал про книгу, которую только что прочел. Наткнулся я на нее, перебирая несколько дней назад книги в лавке «Иудаика» на Бродвее. Называлась она «Зал славы еврейских боксеров» и состояла из старых архивных фотоснимков и тридцати девяти биографий боксеров — каждому отводилось по главе; среди них было немало чемпионов мира и претендентов на титул, выступавших в годы отцовской молодости. В детстве отец по четвергам водил нас с братом вечерами в ньюаркский Лорел-Гарден, но я интерес к этому виду спорта потерял, отец же по-прежнему с увлечением смотрел бокс по телевизору. Я спросил, скольких, по его мнению, еврейских боксеров он может назвать.
— Ну, — сказал он, — для начала — Эйба Аттела.
— Верно, — сказал я. — Ты еще под стол пешком ходил, когда Аттел был чемпионом в полулегком весе.
— Вот как? А мне казалось, я видел его матчи. Еще, как его там, дай бог памяти, этакий облом… Левински. Задира Левински. Он вышел в чемпионы — ведь так?
— Верно, в полутяжелом весе.
— Ну и, конечно же, Бенни Леонард. Руби Гольдстайн. Он стал судьей.
— Как и Леонард. Леонард упал замертво, когда судил матч на старой арене Сент-Ника. Помнишь этот матч?
— Нет, не помню. А вот Лу Тендлера помню. Он потом открыл ресторан. Я, когда ездил в Филадельфию, ходил туда. Бифштексы там подавали — первый класс. Потрясающие ребята. Все из бедноты, так же как и цветные, которые пробились в боксе. Большинство из них, насколько мне известно, свои денежки профершпилили. Если кто и разбогател, так только Тендлер. Время, когда на ринге первыми были Тендлер, Аттел и Леонард, я хорошо помню. Барни Росс. Вот это был боксер так боксер. У него был матч в Ньюарке — я его видел. И еще Босяк Дейвис — он тоже еврей. Еще помню Бац-бац Макси Розенблума. Конечно, я их помню — как не помнить.
— А ты знаешь, — сказал я, — что Бац-бац Макси дрался с другим евреем за титул чемпиона в полутяжелом весе?
Сам я узнал об этом лишь вчера вечером, проглядывая приложение к «Залу славы», озаглавленное «Матчи на титул чемпиона мира между евреями». Евреев оказалось больше, чем я ожидал, за этим приложением следовало еще одно: «Десять величайших еврейских боксеров Америки (список Лестера Бромберга)».
— Он бился с парнем по имени Эйби Бейн, — сказал я.
— Как же, как же. Эйби Бейн, — сказал отец, — это тот псих ненормальный из Джерси — то ли из Ньюарка, то ли из Хилсайда, словом, из наших мест. Непутевый парень. Да и все они были непутевые. Сам понимаешь: в детстве эти ребята узнали, почем фунт лиха — росли в трущобах, в безденежье, им вечно приходилось от кого-то защищаться. От христиан защищаться. Вести бои на два фронта. И они выходили на бой и потому, что такая их профессия, и потому, что они евреи. На ринге выставляли друг против друга итальянца и еврея, ирландца и еврея, и они бились, да так, чтобы уделать по первое число. Злобились друг на друга не на шутку, это играло не последнюю роль. Надо было — кровь из носу — доказать, чей верх.
Развивая мысль и дальше в этом направлении, отец вспомнил друга своего детства Чарли Раскуса — Раскус, уехав из наших мест, пошел в киллеры к верховоду ньюаркских гангстеров Орясине Цвильману.
— Чарли сызмальства был стервецом, — сказал отец.
— Это почему же? — спросил я.
— Еще в начальной школе привязал учительницу к столу.
— Да ты что?
— Ну. Его выгнали из нашей школы и определили в малокомплектную[43], а дальше он и вовсе бог знает до чего докатился: убивал по указке Орясины. Та еще шайка-лейка, Чарли и его дружки. И все еврейские ребята — из Третьего и соседних с ним районов. Полячишки убивали бородатых евреев и, слышь, не на прежней родине, а в Третьем районе, вот еврейские ребята и сколотили свою банду, какое-то название ей дали, потом вспомню какое, и стали убивать полячишек. Своими руками убивать. Отребье, настоящее отребье. Мой отец называл их «идише бандюганы.»