И сам Володька парнем был демократичным, по крайней мере умел таким казаться, и даже с пониманием отнесся он к тому, что капитан упорно не хотел с ним больше «причащаться», когда в принципе отверг спиртное с тех пор, как возвратился после двух несправедливых лет отсидки.
Свояк, носивший редкую для нынешней России фамилию, писалась она как «Битофф», двойной конец хранил лишь в Красной Книге, то бишь в заграничных документах, и народу был известен под скромной ненавязчивой кликухой.
В европах он прошел дипломатическую школу и в духе времени уважительно отнесся к трезвой ипостаси капитана, хотя сам отнюдь не собирался действовать сообразно новым принципам Ярослава. Но и собственных доводов не приводил, разделял в присутствии родича трапезу «на сухую».
Сегодня, в субботу, Битофф собирал в дачном вигваме гостей, и Лидия уговорила капитана принять участие в сходке.
— Может быть, на выставку махнем иль на крайний случай в Лавру? — неуверенно предложил Ярослав.
Отодрать жену от битоффских компаний было невозможно. Лидия считает, будто приобщилась к метропольскому бомонду, как же дипломаты, журналисты, члены творческих союзов, титаны сцены и тараны перестройки…
От публики подобной капитана тошнило, на краснобаев у него была сенная лихорадка, они сопровождали Ярослава с мореходки, не оставляли в океане, угнетали ему психику в конторах, и даже в лагере спецконтингента, куда он угодил по номенклатурной разнарядке, поскольку был тогда уже капитаном, их было больше, чем где-либо, колония была для погоревших правоведов, партийных жуликов и государственных бугров.
На этот раз Битоффа посетил писатель, известный злыми фельетонами-статьями, а с ним и шеф издательского главка. Был кинорежиссер из новой кучки, артист-чиновник с поводком на шее, его тянули куда надо, а гению темяшилось, будто он заделался-таки среди коллег в законе.
Свояк Володька так и разложил в интимном разговоре с капитаном, покудова стояли на углу и караулили машины, на них, как записал однажды Пушкин, съезжались гости к Битоффу на дачу.
С них все и началось.
Ярослава даже не цинизм людей искусства возмутил, не история, которую свояк рассказал про фельетониста. Тот раскатывал во время оно по солнечным республикам в ранге спецкора солидной газеты, собирал на крестных отцов хорошую компру, а потом ставил ее на кон, угрожая использовать на страницах печати. Ему отстегивали куш, и фельетон не появлялся. Или вдруг возникал — на соперника хорошо заплатившего члену СП мафиози.
Так сей борзописец стал тараном перестройки и стаж революционный числил как подпольный, ибо стриг руно с овечьих шкур тогдашних волков до того, как вышла ему в самый цвет апрельская лафуля.
И про режиссера Вовик вразумил приморца, как брал он власть с дружками на киношном съезде, витийствовал за новое кино, а вышла грязь, жестокость, еще большее хапужничество, теперь уже неприкрытое, для себя и верных подголосков.
Сам хозяин гостей своих как будто бы презирал, говорил о них через губу, рисовал в убийственных красках, а вот зачем-то нуждался, иначе б не ухаживал радушно, не потчевал деликатесною жратвою, и не пел им под гитару песенок на собственного сочинения стихи.
Капитана оскорбила их полная откровенность, его это жлобьё ни капелюшечки не стеснялось, будто он их подельщик какой или вроде как пустое место.
Правда, Володя сказал, кто он такой, добавив, любимый, мол, родич, а значится он «свояк», и не только по родственной принадлежности, но и в самом деле в нашей компании не чужой.
Узнав, что капитан из рыбкиной конторы, артист сказал, что лично знал начальника оттуда, любил покойник чистое искусство и присылал в театр квитки на спецнаборы в фирме «Океан».
— Деловой был человек, — вздохнул начальник главка. — Таких ведь ставить к стенке непрактично, их навыки б сейчас использовать, в эпоху перестройки.
А сам, едва подали суп из крабов, их Ярослав привез с собою в качестве презента, рассказывал, как потрафлял японцам, сучара, вел с ними в Токио переговоры. Они ему стереофоник вручили на память, и теперь не знает, пять или шесть карбованцев взять за электронное чудо из Страны Восходящего Солнца.
Хотел Ярослав сказать, что его б тоже стоило к стенке поставить, дешевку, хоть и хапнул он плевую мелочь по сравнению с тем ущербом, какой причинил державе.
Он бы и врезал, да Лидия стрелы из глаз метала, знала характер мужа, и жалея ее, капитан поднялся из-за стола, покурить, мол, и заодно прогулять в гальюн.
Оставив руль в левой руке, она коснулась правой радио на панели, и в салон ворвалась песня, под которую он вышел тогда из комнаты, где сидели явные спидоносцы, в ухоженный битоффский сад.