— Покудова посиди, — сказали капитану компетентно. — Скандал замнем и дело пересмотрим. И сам ведь понимаешь, по букве закона есть что на тебя повесить. Факт распития место имел?
— Было дело, — согласился капитан и отправился сидеть.
Картошка удалась на славу. Ремида и тут угадала, а может быть, все-таки прознала по неведомым каналам судьбы, привычки, вкусы Ярослава, и тут без ведовства не обошлось, спокойно думал капитан. Его не беспокоило это больше, могло и попросту совпасть, что любят они оба лука множество в картошке и обязательно на животном масле.
— Не подумал ли ты однажды, что кто-то специально подсовывает тесты в твоей жизни? — спросила Ремида, с достоинством приняв его хвалу картошке. — На прочность тебя испытывают, Ярослав, с семилетнего отсчета. Ведь вором мог ты стать еще тогда?
— Безусловно мог… Товарищи мои по детству, если годится это слово применительно к той жизни, так и сгинули в лагерях.
— И потому не раз тебя ломали, да только не поддался… Почему?
Капитан пожал плечами.
— Не привык сдаваться, — сказал он.
— Но кто-то ведь тебя приучил к этому! Или было заложено свыше… Ты выкарабкался, расправился и — хлоп. Очередное испытание. И опять его одолеваешь. А ведь иные полагают, что жизнь — набор устройств для уютного существованья.
— Ия уюта не бегу, — засмеялся капитан, удивившись тому, что применил вдруг старомодный оборот.
— Да, — покачала головой Ремида. — Судьба никогда не дает людям полного счастья. Она всегда стремиться к хорошему присовокупить нечто плохое. Juvidia deorum.
— Не понял, — отозвался капитан.
— Зависть богов, так утверждали в старину. Византийский историк Лев Диакон полагает, что провидение презирает заносчивый дух человека, укрощает его, обращает в ничто.
— Слюнтяй и фаталист он, этот твой Диакон, язычник… С провидением и богами надо спорить! И выигрывать в драке…
— Хо-хо! — воскликнула Ремида. — Ты мне все больше нравишься, капитан… А сам ты разве христианин?
— Я — коммунист, хотя вот в партии не состою…
— А прежде состоял?
— Иначе в капитаны не пробьешься. Пошел под суд — и тут же автоматом исключили. А на свободу отпустили — так и остался без билета.
— А как же тебя — беспартийного, назначают директором краболова?
— Времена наступили иные, Ремида. Ты ж понимаешь… На блок порядочных людей теперь одна-единственная ставка. Иначе все погибнет.
— Погибнет, — согласилась, разливая чай, Ремида.
— А чей же дом, в котором так уютно? — спросил, осматриваясь, повнимательнее, Ярослав. Сначала печку топил, потом картошку чистил, вел разговоры и только вот теперь расслабился и с интересом озирался в жилище. Оно лишь с виду было деревенским, по внешнему обличью, стенам, окнам. Внутри стояли книжные шкафы, скульптуры по углам, картины и гравюры, и тут же прялки, самовары и даже пары лыковых лаптей соседствовали с сочной акварелью «Трубеж летом».
— Раз нравиться тебе — живи, — ответила Ремида. — Не все ли равно, чей дом? Не видишь разве, что я в нем хозяйка? Как ты во время плаванья на корабле…
— Сегодня ты мой капитан, — расщедрился мужчина.
— Ловлю тебя на слове, — молвила она. — Можешь подымить на сон грядущий, а мне, как женщине, ночлег готовить.
Она расставила тахту, образовалось широкое ложе, и принялась стелить постель в просторной горнице? принеся из соседней комнатки-боковухи чистое белье.
На кургузом низком табурете капитан сидел у открытой двери догорающей печи, бездумно курил, следя за бегающими над углями синенькими огоньками, и в душе его веселился второй Ярослав, он с испытывающим любопытством добродушно подзуживал двойника: «Ну-ка, ну-ка… Поглядим, каким ты будешь в эдакой ситуёвине, парень!»
Скосив глаза, капитан увидел, как Ремида уложила в изголовье две подушки и любовно, с нежностью взбила каждую из них.
«Дела», — мысленно вздохнул капитан.
Он попытался подвести под надвигающееся некое логическое основание, потом отбросил старания, решив, что желание поместить в благоразумие летящее на него событие пришло в сознание от излишней мудрости житейской, что ли…
«А может быть, и возрастное», — подхихикнул стороживший мысли двойник Ярослава.
«Заткнись», — беззлобно отстранил его капитан и вздрогнул, когда в горнице погас свет.
Красный отблеск от дверцы упал на его лицо, капитан бросил окурок сигареты на угли, поднял голову и спросил в темноту:
— Дверцу-то прикрыть? Или так оставим…
— Как хочешь, — ответила Ремида, голос ее показался Ярославу равнодушным. Это насторожило, возникло сомнение, и капитан поднялся, отворотился от пламени, чтобы глаза привыкли, а уж потом он решит для себя главное.