В Карнаке. у большого храма Амона, выстроились тесными рядами, прижавшись друг к другу, пятьдесят тысяч каменных глыб, ожидающих, чтобы их опознали.
Покинув Луксор 7 июня, мы три недели спустя были в Каире и 17 июля в Розетте достигли средиземноморского побережья.
Это путешествие по классическому Египту, которое, казалось бы, должно было протекать нормально, без осложнений, было для нас одним из самых беспокойных.
Начиная с Луксора, мы стали замечать, что многочисленные караваны судов на Ниле ходят под сильной охраной, а некоторые суда иногда даже бронированы.
Все дружески настроенные к нам египтяне, которых нам доводится встречать, не скупятся на предостережения. На отдельных участках реки грабят, режут и убивают... В этих местах свирепствуют прежде всего шайки разбойников, с которыми у полиции бывают настоящие сражения.
Как раз ко времени нашего прибытия была проведена крупная операция против знаменитого разбойника калабрийского типа, Хуссейна Асаси, нагонявшего страх на всю область Бени Суеф, меньше чем в ста двадцати пяти километрах к югу от Каира. Era имя не сходило с газетных страниц в течение месяца. В поимке участвовало более трехсот жандармов. Разбойник был пойман и казнен, но другие продолжают бесчинства в этом крае.
Нас предостерегают со всех сторон. Однако пройденные тысячи километров внушили нам слепую веру в счастливую звезду, и мы склонны считать, что пираты скорее всего являются плодом досужего вымысла. Нечего говорить, что власти, не желая обнаруживать свою беспомощность, щедры на успокоительные заверения.
Префект в Асиуте клянется, что Нил не более опасен, чем бульвар Мадлен в полдень, бульвар, о котором он сохранил приятные воспоминания. Префект — египетский сановник, более склонный к посещению злачных мест старой Европы, чем к вниканию в нужды своих подопечных. Нечего говорить, что он свободно и безупречно владеет французским языком и нам нет надобности прибегать к переводчику, чтобы внимать его утешительным речам.
На следующий день покидаем Асиут, спускаем: каяки по шлюзу новой плотины на Ниле, по пути приветствуем его слияние с древним Бахр-Юсуфом, который пролегает параллельно в десятке километров от него (этот канал будто бы построен Иосифом, дальновидным иудеем, разгадавшим сон фараона о семи жирных и семи тощих коровах). Усердно гребя, направляемся на север. Мы — в трехстах пятидесяти километрах к югу от Каира.
Ветер приятно освежает лицо, но сильно замедляет ход лодок и разбивает нашу флотилию. Джон, как обычно, наддает ходу и быстро скрывается впереди. В конце дня я снова вижу исчезнувшего вслед за Джоном Жана, силуэт которого безошибочно узнается издали. Он никогда не расстается с нейлоновой шляпой, которая имеет широкие, затеняющие лицо поля. Засучив рукава, с темными очками на носу Жан гребет всегда одинаковым ровным темпом. Джона по-прежнему не видно нигде.
Останавливаемся в сумерки, воспользовавшись бухточкой, где пришвартовано несколько фелук. Нильские матросы, привыкшие делить опасности с путешественниками, радушно нас встречают. Им можно доверять. Пока Жан устраивает ночлег, отправляюсь на поиски свежей провизии.
Хафир, феллах и омда
Нил течет по плоской местности. Кругом поля, перерезанные ирригационными канавками. Шагать тут не легче, чем по пашням Франции. Вдали виднеются зеленые купы пальм и низенькие постройки города. Навстречу мне по тропинке идет пожилой человек с ружьем через плечо. Это хафир, египетский деревенский стражник. Спрашиваю его, как лучше пройти в деревню, потому что не так-то легко разобраться в переплетении разбегающихся во все стороны тропинок. Он берется меня проводить, и вот мы вдвоем шагаем по полям. Позади нас едет крестьянин на осле. Хафир останавливает его и, размахивая ружьем, держит перед ним длинную речь, смысл которой от меня ускользает. В результате я попадаю на круп осла позади крестьянина. Старый хафир смотрит на меня с видом исполненного долга и шлет дружеские приветствия рукой, словно хочет сказать: "Ступай с миром, друг, не бойся ничего. С тобой Аллах".
Сидеть не слишком удобно, но мне приятно иметь попутчика. Быстро густеют сумерки. Мой проводник время от времени достает из глубины своих карманов пригоршню фиников и угощает меня с видом искренней дружбы. Спрашивает, не мусульманин ли я. На всякий случай отвечаю, что я — копт. Поскольку коптов в области много, это может служить кое-какой рекомендацией. Тогда крестьянин показывает мне вытатуированный у него на кисти руки маленький синий крестик. Предо мной, оказывается, подлинный копт. Взяв меня за руку, он осматривает ее и, не обнаружив крестика, несомненно понимает в чем дело.