В какой-то момент Сезар де Оливейра стал почти грубым. Он резко выступил против забастовок, выходящих за рамки сугубо трудовых требований. И спросил, могут или не могут иметь место в Португалии забастовки политические? Уравновешенный и спокойный Жозе Луис Жудас, который четко и логично говорил о профсоюзной проблематике, назвал своих собеседников людьми образованными, интеллигентными, однако не согласился с высказанной ими точкой зрения.
Пирес Жоржи, выслушав выступление Сезара Оливейры, взорвался: „Хотел бы я оказаться сейчас там, в студии. И сказать, что эти типы не имеют никакой культуры и способны только говорить глупости. Они невежды. Я хотел бы сказать им прямо в лицо, что в Португалии имеется рабочий класс, который выступает в защиту своих революционных завоеваний и которому нет никакого дела до теоретических сомнений этих сеньоров насчет того, как в учебнике следует классифицировать забастовки. Португалия — это не Европа „Общего рынка“! У нас здесь уже был 25-й апрель!“
И он задохнулся в кашле. Потом мы беседовали еще больше часа. О политике правительства, о Первомае, о партии, об Афганистане (стране, в которой мы оба бывали). Пирес Жоржи расспрашивал о новостях сегодняшних, с огромным энтузиазмом говорил о будущем, более близком и отдаленном. Он буквально заполнял комнату своей радостью.
…В последний раз я увидел его в госпитале, накануне того дня, когда он ушел из жизни. И говорю „увидел его“, потому что мы уже не смогли поговорить. Выйдя из долгого бессознательного состояния и услышав голоса, он открыл глаза и тут же закрыл их снова. Минуту спустя, когда он опять приоткрыл их, его взгляд был уже ясным. Он смотрел на меня долго, словно сконцентрировавшись весь целиком. Хотел сказать что-то, но не смог пошевелить губами. И я угадал, почувствовал в нем все ту же неуемность, ту же волю рабочего парня, моряка, революционера-романтика и коммуниста — героя многих битв. Я угадал, что он хотел и мне повторить то, что уже попытался выразить другим, самым близким своим друзьям. Он прощался. И прощался на свой лад, с мужеством и человечностью, которые отличали любой его шаг…
Это продолжалось какое-то время и отозвалось во мне острой болью. Он боролся, чтобы пошевелить хотя бы пальцами. И наконец смог это сделать. Он боролся, чтобы что-то сказать. И смог сказать только одно слово: „Ола!“
И я ощутил, что это „Ола!“ — это „Прощай!“, которым удостоил меня из последних своих сил Жоаким Пирес Жоржи, — значило для меня больше, чем любые премии, которые я получал в моей жизни, больше, чем любые похвалы, которые я слышал от друзей и товарищей.
„Прощай“ Пиреса Жоржи было пронизано всем тем, чем он сам был и за что боролся. Оно обнажило абсурдность того факта, что человеческая жизнь столь коротка. Но оно и подчеркнуло вечные ценности, которые придают жизни человеческой какое-то значение. Оно было пронизано надеждой. Оно звучало так: „Я умру, но ничто не изменится. Вы остаетесь, и поэтому жизнь продолжается“.
…Для человечества всегда были и будут величайшим благом такие люди, как он. Люди, словно отмеченные печатью: „ОСОБЕННЫЙ“. Не такой, как все…»
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
От Севильи до Гранады
Отчужденно отгородившаяся от остальной Испании горной цепью Сьерра-Морена Андалузия, или, как говорят в Испании с ударением на последнем слоге «Андалусия», начинается сразу же за перевалом Деспеньяперрос. Название весьма многозначительно: на русский с известной дозой приближения его можно перевести как «Живодерня». Дело в том, что дорога, по которой мы сейчас едем в Андалузию, в давние времена была единственной, связывавшей этот край с остальной Испанией. А отрезок ее, начинающийся за перевалом Деспеньяперрос, был самым удобным для налетчиков и грабителей. Еще какие-нибудь полтора века назад здесь приходилось впрягать в дилижансы свежих лошадей, и сопровождавшие почту чиновники нервно ощупывали пистолеты, вглядываясь в густые заросли кустарника, сквозь которые с трудом продиралась дорога. Сегодня, подымаясь к перевалу по национальной автостраде № 4, путник хватается не за пистолет, а за фотоаппарат: после унылых степей Кастилии и Ламанчи Андалузия встречает его ошеломляющими панорамами горных отрогов, ароматом эвкалиптов и буйным цветением трав.