Среди прочитанного, а за лето я прочел более ста томов, оказалось немало хороших, по-своему интересных и познавательных книг, но была и откровенная макулатура с политическим ура-патриотическим подтекстом, на которую не стоило тратить время. Из прочитанного в это лето как-то сами собой запомнились две книги. Первая своей несуразностью. В ней автор, кажется, Мальцев, со всей серьезностью писал во вполне литературной форме о том, как воспитать корову так, чтобы, живя в холодном коровнике на скудном рационе, она давала много молока. Более того, следуя воле автора и окончательно потеряв надежду на человека, корова начинала отращивать на себе длинную шерсть, дабы хоть как-то согреться зимой. Мне вспомнились деревенские коровы. Условия их жизни мало отличались от тех, что описывал автор, но шерстью они почему-то не обрастали, а когда им становилось совсем холодно, переставали давать молоко, что было настоящей трагедией для хозяев. Об этом я знал от своих деревенских друзей, а они-то получили эти знания совсем не из книг. Съездив как-то на дачу, я зашел к своим друзьям в деревню и, к слову пришлось, заговорил об опыте Мальцева при мужиках, чинивших как раз в это время жалкий покосившийся сарайчик, который и коровником можно было назвать только с очень большой натяжкой. Они так посмотрели на меня, что я понял: такая идея массами не овладеет.
От Сереги я еще раньше слышал истории, подобные коровьим. Тогдашний главный селекционер страны Мичурин провозглашал лозунг: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Серега говорил, что Мичурин, наверное, сделал много полезного, но его лозунг – варварство. О необходимости бережно относиться к природе писал еще Лев Толстой. Ругал Серега, правда, очень тихо, и другого видного деятеля от сельского хозяйства – народного академика Лысенко. Тот утверждал, что яровая пшеница может превратиться в озимую и наоборот при условии достаточности веры в свое дело агронома, который с ней работает. Я не знал, чем яровая пшеница отличается от озимой, но Сереге верил безоговорочно, он говорил, что вера тут ни при чем – работать надо.
Другая книга, наоборот, произвела на меня действительно положительное и даже неизгладимое впечатление. В ней рассказывалось о киевском профессоре медицины, кардиохирурге Амосове, который одним из первых занялся операциями на сердце и, в том числе, созданием протезов сердечных клапанов. Я так никогда и не узнал, что такое митральный клапан, но переданная автором обстановка заинтересованного научного поиска меня захватила. Мне самому захотелось оказаться в подобной обстановке, жить какой-то, возможно, недостижимой идеей, пробовать и искать.
Проведя половину дня в библиотеке, я отправлялся в автоклуб, где тоже был своим человеком. Здесь я переодевался в промасленный черный халат и принимался ремонтировать какой-нибудь агрегат одной из клубных машин. В этой, далеко не всегда интересной и приятной, работе была своя корысть. Отработав сколько-то часов в гараже, можно было записаться на участие в очередном автопробеге и не в качестве пассажира, а в качестве водителя. Автопробеги по Подмосковью устраивались в клубе пару раз в неделю. Две-три машины с четырьмя мальчишками и инструктором в каждой отправлялись в какой-нибудь подмосковный город. Инструктор делил дорогу на равные части и по очереди сажал нас за руль. Самым почетным считалось вести машину по Москве. Это доверялось наиболее опытным из нас, и я уже был в их числе. В это лето я, кажется, не пропустил ни одной поездки.