Она не помнила, кто именно отвечал, на каком уроке и какие получал оценки; глаза бесчувственно скользили по строчкам сочинений, автоматически выхватывая ошибки. Лица учеников маячили перед ней, неотличимые друг от друга, и лишь развеселая физиономия Беспечного выделялась на общем фоне, будя какое-то воспоминание — впрочем, неопределимо туманное.
Кажется, в учительской собиралось какое-то совещание; кажется, что-то важное говорили завуч и директор, и она, как и другие, что-то отвечала им и писала какие-то отчеты… или заполняла какие-то ведомости… но все это исчезало из памяти в следующую же минуту, будто стертое резинкой.
Сознание ее пробуждалось и работало с полной отдачей лишь два мгновения в сутки: когда по дороге на работу и с работы она проезжала на троллейбусе мимо Него — мимо ТЕАТРА! Сердце замирало на миг, а потом начинало отчаянно стучать, и хотелось спрыгнуть со ступенек троллейбуса и, вбежав в заветную дверь, безо всяких формальностей остаться там навсегда!
Вот именно! Остаться там НАВЕЧНО!
…Однако она и сама понимала: почему-то это никак невозможно.
Мешали, в частности, дурацкие приличия.
Почему-то требовалось обязательно дожидаться назначенного дня, изводиться сомнениями: не привиделась ли ей эта встреча, не ПРИСЛЫШАЛСЯ ли разговор с небожителем? (Пугало, между прочим, то, что она совершенно не помнила некоторых подробностей: например, цвет рубашки режиссера… Или он был в свитере?)
Отдельную тему для мучений составляла мысль: что за сцены он выберет для РАЗЫГРЫВАНИЯ? Некоторые реплики героев — теперь-то ясно как день! но поезд-то ушел! — корявы, недодуманы; а ведь стоило добавить два-три слова — и картина была бы совершенно другая!
Другая область самоистязания называлась: «А вдруг он ПЕРЕДУМАЕТ?!»
Вдруг просто-напросто перечитает и ужаснется, увидев все промахи!
А вдруг уже увидел?!
Не говоря уже о самом страшном…
Посягнуть на имя ВЕЛИКОГО ИТАЛЬЯНЦА!
Вдруг уже рассказывает кому-нибудь, усмехаясь: «У самой-то речь — ну что вы хотите? — училка! А туда же — Данте… Флоренция Дученто… Все-таки могла бы сообразить: что позволено Юпитеру… хотя какая в школе, сами понимаете, латынь!»
При этих мыслях внутри все холодело.
Да нет же, такого просто не может быть! Он сам сказал ей про прыжки на три метра… И лицо у него было такое озорное и приятная улыбка… Никто ведь его не заставлял! Да нет, он же сам, русским языком сказал: «в конце ноября»!
— Так уже девятнадцатое число! — сообщил Николай. — Давно пора позвонить!
Глава 26
— У Святославвладимирыча совещание! — недовольно, как показалось ей, буркнули с другого конца телефонного провода.
Это было неожиданно. Так неожиданно, что едва удалось отыскать кое-какие приблизительные слова:
— А если… а когда можно… хотя бы примерно…
— Не могу сказать даже примерно. Но попробуйте через час.
И в трубке сразу запиликали короткие гудки.
За час Вероника провела урок по теме «Разряды местоимений», из которого в памяти отложилось только стихотворение:
Если где-то нет кого-то,
Значит, кто-то где-то есть.
Только где же этот кто-то
И куда он мог залезть?
На перемене она отнесла в учительскую журнал и тетради и спустилась в столовую, где постояла у прилавка, дожидаясь звонка и топота сотни ног вверх по лестнице, а затем попросила чай и бутерброд с сыром в счет зарплаты.
— Есть пицца, как вы любите — с зеленью. Дать? — предложила тетя Юля, буфетчица.
Вероника посмотрела на нее с недоверием. Она не помнила, что когда-то любила пиццу, и даже не сразу осмыслила это слово.
Да и саму тетю Юлю она узнавала с некоторым затруднением, как учеников после летних каникул. Впрочем, было приятно, что приветливая женщина с ямочками на щеках улыбается ей.
— А сыр кислый! — недовольно сказал за ее спиной другой женский голос.
Вероника оглянулась. Позади нее сидела определенно Галина Петровна, математичка, и жевала с брезгливым выражением лица. По-видимому, у нее тоже было окно.
Машинально Вероника перевела взгляд на свой сыр и, подумав, рассудила вслух:
— Как же он может быть кислый? Он же сыр.
Галина Петровна перестала жевать и удивленно посмотрела на нее.
Но тут Вероника вспомнила самое главное и, забыв о сыре, метнулась к лестнице, а потом в секретарскую — к телефону.
— Да, закончилось. Но он теперь куда-то вышел! — бездушно отрапортовали на том конце провода. — Ну-у, не знаю… Попробуйте еще минут через десять.
— И куда он мог залезть? — пробормотала Вероника.
За десять минут она успела вернуться в учительскую, отыскать в сумке заветный стеклянный флакончик и проглотить, не запивая, две таблетки валерьянки; постоять у окна, гадая — в самом ли деле летят в воздухе первые снежинки или это мельтешит у нее перед глазами; взять с полки журнал факультативных занятий и, усевшись за стол, раскрыть на последней заполненной странице.
Она собралась было вписать последнюю пройденную тему в курсе «Сочинения разных жанров». Но выяснилось, что это невозможно: вписывать требовалось за целых три недели, а календарно-тематический план факультативов остался дома, причем где именно он мог лежать — трудно было даже представить заочно.
Осознав все это, Вероника аккуратно пристроила журнал обратно в ячейку и, умудрившись высидеть в учительской еще ровно три минуты, нетвердым шагом отправилась снова штурмовать телефон.
И на сей раз ей наконец-то повезло!
— Ну конечно, помню, — отозвался Он с легким раздражением; понятно, глупо было спрашивать «помните меня?». — Заходите, когда вам удобно…
Веронике удобно было, бросив все, сию же минуту примчаться в театр.
Однако, соблюдая дурацкие приличия и проявляя чудеса терпения, она довела до конца еще один бесконечный урок и дополнительно высидела пятнадцать минут в углу учительской, за шкафом, пока Светка со зверским выражением лица рисовала ей контур губ и наводила на веки тени, поминутно шипя: «Не дергайся! Подождет! Драматург ты или нет?!»
И еще двадцать две минуты кануло в вечность, пока она летела к остановке, металась взад-вперед по краю тротуара в ожидании троллейбуса и тряслась у задней двери на пути к вожделенной цели.
Разумеется, за это время он мог уйти на репетицию, переменить планы и вообще уехать из театра, и пришлось бы ждать еще до завтра — хорошенькое дельце!
…Однако его кабинет — о счастье! — был еще открыт. При виде заветной двери сердце подпрыгнуло и стало как-то боком.
Мимо неразличимо мелькнула секретарша, и вот Вероника уже стояла перед знакомым столом по стойке «смирно».
К этой минуте все в ее душе решилось, успокоилось и приготовилось.
Она была собранна и готова к работе, как никогда.
Ей под силу было свернуть горы. Она согласна была выслушать любые замечания, исправить все грехи, ликвидировать малейшие недочеты…
Небожитель приподнялся в кресле ей навстречу, приглашающим жестом вытянул руку в сторону кресел.
Значит, теперь она имела право садиться сюда, как равная?
Называть Его — Святославвладимирычем?!
— К сожалению, я вынужден вас огорчить, — сказал он.
…И конечно, работать! Работать совсем по-другому, упоенно, без отдыха, без конца, довести пьесу до недосягаемого совершенства…
Внезапно она УСЛЫШАЛА.
А потом, всмотревшись, УВИДЕЛА.
В его голосе звучал приговор.
В его лице выражались холодность и отстраненность хирурга, отсекающего от тела кусок плоти. Это было совершенно новое, невиданное доселе выражение.
— Некоторые обстоятельства, к сожалению, изменились. И нам пришлось… э-э… подкорректировать кое-какие свои планы, — сказал он.
Неужели?!
Но этого просто не может быть!