В кафе появилась новая посетительница — девушка, тоненькая, как свечка, глазастая, с каштановым хвостом волос, перетянутым цветной лентой.
«Путана», — отметил Шатков.
Эта девушка, в отличие от школьниц, зацепилась за него взглядом и села за столик неподалеку. В городе наступило бессезонье, клиентов не хватало, путаны простаивали, поэтому на безрыбье и рак был рыбой.
«Чудо-юдо-рыба-рак, — вздохнул Шатков, — хлоп по пузу просто так! И что только в голову не лезет? Ерунда какая-то, пустота, тьфу! Выход надо искать, выход! Где Кононенко, куда он подевался, что с ним произошло?»
Путана оглядела Шаткова поподробнее и поскучнела — не клиент, — отвернулась от него и нервно стукнула длинными острыми ногтями по пластиковому столу, впилась глазами в дверь, где показались двое широколицых хмельных молодцов, расцвела в радостной улыбке: вот они, клиенты!
«Готова сразу под двоих лечь», — продолжал свои наблюдения Шатков.
Появилась еще одна путана — широкая в кости, веселой хохлацкой породы, с сочными свежими губами, что-то жующая — то ли резинку, то ли конфету, с томным взглядом и манерами представительницы высшего света, также заняла отдельный столик.
«Если Кононенко не возникнет на горизонте, то придется выбирать одну из путан и ночевать у нее. Другого выхода нет…»
Кононенко так и не появился, сколько Шатков ни звонил ему: он как сквозь землю провалился, хотя день назад Шатков говорил с ним по телефону из Москвы и у Кононенко никаких срочных дел на сегодня вроде бы не предвиделось и тучи на горизонте не возникали. Что случилось с тезкой, кто отвлек его, каким делом повязал? Вопросы, вопросы, вопросы, сплошные горбатые знаки, ведомые каждому несмышленому школьнику, — всюду одни только вопросы и ни одного ответа на них.
Воздух за окном сгустился, посинел, на недалеком молу, увенчанном старым белокаменным маяком — греческой еще, говорят, постройки, — зажглись огни, набережная, около которой стоял дряхлый теплоход, тоже украсилась огнями. Шатков с грустью посмотрел на набережную, на теплоход, набитый людьми, полный музыки, напитков, чьих-то надежд, любви, свиданий, и ему остро (даже в горле что-то захлюпало, и сам он сделался каким-то мягким, печальным) захотелось уехать отсюда, уплыть на этой вот древней громадине…
Он помассировал пальцами виски, растер уши, особенно тщательно мочки — говорят, в ушах, по-над хрящами, в мочках сокрыты важные нервные центры, управляющие телом, если их помассировать, — они и отрезвят человека, и снимут головную боль, глухоту, щемленье в затылке и тесноту в висках, заставят ровнее работать сердце, и дышать после этого обязательно сделается легче, — сходил к телефону-автомату, еще раз позвонил Игорю Кононенко. Пусто. На обратном пути бросил барменше:
— Приготовьте, пожалуйста, еще один кофе. Покрепче!
— Покрепче — только двойной!
— Тогда двойной.
— Это будет стоить в три раза дороже.
Шатков не удивился такой арифметике — кофе крепче будет только в два раза, а дороже в три, — согласно кивнул:
— Договорились!
Шатков снова вернулся к телефону-автомату. Набрав номер Игоря, он минуты полторы держал трубку у уха, слушая редкие хрипловатые гудки — Кононенко не отвечал, потом с сожалением повесил трубку на рычаг. Задумчиво постоял у телефона, задумчиво помял одно ухо, потом другое — все, сроки прошли, надо действовать самостоятельно. Было муторно и тревожно, и отчего было так муторно, так тревожно, Шатков не мог понять, — и чувствовал он сейчас себя много хуже, чем днем после драки.
Хоть и не хотелось ему улыбаться — не было настроения, но он заставил себя улыбнуться, ладонью прикрыл рот, словно бы закрепляя эту улыбку на лице, и с улыбкой вернулся в кафе.
Чашечка кофе стояла на блюдце перед барменшей. Шатков уплатил по счету, сверху добавил еще столько же — знал, что этим обратит на себя внимание и барменша запомнит его именно по этому жесту. Впрочем — все это мелочь в сравнении с настоящими деньгами.
Барменша круто выгнула брови, усмехнулась:
— Ого, какая роскошь! Отчего так?
— Захотелось почувствовать себя белым человеком.
— Для этого надо действовать по-другому: взять одну из девочек и заказать три бутылки коллекционного шампанского, одну распить здесь, две — в доме.