В такси я стал трезветь от страха. Боялся, что предстоит скандал: международные осложнения, ущерб достоинству советского писателя. А у меня еще и паспорт с «ограничениями», без московской прописки. Переводчик то задремывал, то просыпался очень радостный. «Едем без никаких»… Не мог же я их покинуть; не мог и не хотел. Все страхи были слабее, чем симпатия, любопытство и гордость помогаю Виктору Некрасову.
В гостинице переводчик позвонил из вестибюля: «Очень ждут, очень радуются»
Итальянец был тоже очень молодой, высокий, тонкий, большеглазый. А жена маленькая, худенькая, кудрявая, совсем девчонка. Они старались говорить по-русски — учились несколько месяцев перед поездкой. Говорили беспомощно, смешно, но очень приятно. Наш переводчик весело лопотал с ними, но переводить забывал. Немецкого они не знали, и я стал наскребывать английские и французские слова, по-итальянски знал только песню «Бандьера Росса».
Виктор сразу же очень решительно сказал:
— Вы хотите интервьюировать, — очень хорошо. Согласен. Но только сначала буду спрашивать я. Хочу знать, с кем разговариваю, что необходимо для хорошей беседы?.. Нас тут пятеро, — значит два поллитра. Объясни ему, камарадо, по-камарадски, что такое два поллитра.
И корреспондент и жена смеялись. Пока переводчик звонил, заказывал водку, мы пытались разговаривать на этаком «салатном» жаргоне из разноязычных слов, междометий, литературных имен. Они восклицали: «О, Толстой! О, Достоевский! О, Тургенев! О, Чехов! О, Горький…» И мы старались не отставать: «О, Данте! О, Петрарка! О, Боккаччо! О, Гольдони!..»
Официант принес водку и весьма скудную закуску — ломтики сыра и белой булки.
Виктор начал с вопроса: «Что знает синьор камарадо про двадцатый съезд, про доклад Хрущева и что думает про Сталина?»
Журналист отвечал многословно, отчаянно жестикулируя и кашляя — поперхнулся водкой, — жена звонким голосом вставляла замечания.
Я понял, что наш собеседник, корреспондент «Аванти» — левый социалист, вообще-то — противник коммунистов, — «они все доктринеры, фанатики, догматики», но сторонник единого фронта. Он против культа: «Сталин делал ошибки: но Хрущев не прав: его доклад — сенсация, вредная для международного рабочего движения. Сталин — символическая фигура для всех антифашистов. Такая критика Сталина помогает реакции».
Начался долгий, оглушительный, шумный спор. Принесли еще водку. Я тоже кричал и радовался, что мы с Виктором оказались единомышленниками, и вдвоем старались объяснить молодым итальянцам самое главное — правда, и никакое рабочее движение, никакой социализм не могут оправдать лжи и злодейств. А Сталин не только ошибался, но злодействовал и лгал, и сталинский культ вреднее, опаснее любой реакции.
Наш переводчик упился раньше всех и орал громче всех: «Сталин — бандит, фашист!»
Интервью так и не состоялось. Не знаю, удалось ли нам в чем-то убедить наших оппонентов, но помню, что мы очень дружно пили за Россию и за Италию, за Москву, за Рим, за Киев, за Милан, пели «Бандьера Росса», долго прощались, обнимаясь, целуясь, и клялись в дружбе. В последующие годы мы с В.Н. встречались в Москве, Киеве, Дубултах, Коктебеле. Сложились добрые, приятельские отношения. Мы читали все, что он публиковал.
Дружба же возникла много позже.
Р. О.
Началась переписка, которая длилась пятнадцать лет («…подражая матери, любил писать письма»). Виктор Платонович Некрасов (так мы его никогда не называли) — автор и адресат писем. Но он еще и герой, действующее лицо: в эмиграции я писала в Москву, в Ленинград почти ежедневно. Строки из некоторых писем друзьям о нем, отрывки из наших дневников сохранили важные им нас подробности. Быть может — и не только для нас?
16.9.72
Дорогие Рая и Лева!
…Только три дня тому назад вернулся домой и застал ваше письмо. Спасибо за него, всегда приятно получать такие письма. Но становится их что-то все меньше и меньше. Этот вид искусства (а ведь даже когда-то романы писали) прочно заменил телефон, несмотря на то, что все боятся его как огня и прикрывают подушками. Ненавижу этот вид общения, хотя и минуты без него прожить не можем — а еще больше и из-за квитанций, которые неоплаченные лежат сейчас передо мной, и я боюсь даже в них заглянуть…
Хотел бы чем-нибудь похвастаться, да нечем.
Разве что тем, что много сейчас в одиночестве гулял по Москве, дописывал что-то к своим, никак не могущим увидеть свет «Городским прогулкам»[48].
48
«Городские прогулки» были напечатаны в журнале «Юность», 1988, № 7. В эмиграции В. П. Некрасов переработал эти очерки в книгу «Записки зеваки»