Читаю Леве вслух Бунина, — мы оба «Деревню» и рассказы того времени помнили плохо. Сейчас радуемся поразительному его таланту (уж и не знаю, как с твоей нелюбовью к стилистам, он-то безусловно стилист) и думаем о том, сколько лжи во всех этих новомодных рассуждениях про лад старой деревни. Уж такой разлад — временами трудно продолжать читать…
А «Смиренное кладбище»[106] ты читал? А «Ночевала тучка золотая»?[107] Сейчас можно захлебнуться — столько надо и хочется прочитать из своего… невозможно все, надо еще и работать. Но и страх: а вдруг завтра все кончится?
Твоя Р.
Это письмо оказалось моим последним.
В Бад Мюнетерайфеле Вика все время кашлял. Мы думали — хронический бронхит старого курильщика. В июне узнали, что он — в больнице: диагноз — рак легких. Ужас сменялся надеждой. Решили — наступило улучшение. Едем в Париж — побыть несколько дней с Викой.
По телефону сказал: «Встретить (так бывало обычно) не могу» — поручил своей приятельнице.
Из дневника Р. О.
30.7.87
Вика мрачно подтянут. Первое впечатление — не так уж изменился января. Может быть и потому, что в белой рубашке. Сидим в кафе «Конкорд», на углу бульвара Сен-Жермен.
Раньше сидели в кафе «Эскуриал», потом он сменил место встречи с друзьями на кафе «Монпарнас», а сейчас — «Конкорд». Согласие-Планов не строит. «Ехать расхотелось. Что я увижу? Очереди?..» Рассказывает, что получил письмо из Киева от друга-алкаша: после того как с огромным трудом раздобыли — первого мая! — поллитра, произнесли тост: «Выпьем за небанального генсека!»
Только увиделись, условились: «О болезнях не будем». Так он и не узнал о подозрениях у меня…[108] Было напряженно, между фразами — долгие паузы. Так — впервые.
Говорим о новых публикациях. Роман В. Войновича «Москва. 2042»[109] не понравился. О «приставкинской «Тучке» нельзя говорить в категориях «нравится — не нравится», это трагическая вещь…». С Конецким много пил…
В Париж приехал Павел Лунгин, сын друзей, «не виделись тринадцать лет, но словно вчера расстались…».
Из дневника Л. К.
31.7.87
Вчера ходили в новый музей на Ке д'Орсе, Вика с нами не пошел, ругается. Ему там все не нравится… Не пошел и в больницу к Игорю…[110] Вика словно бы стал меньше ростом, очень похудел, погрустнел, потемнел. Тоска в глазах и в линии рта. Он пил только пиво. Сумрачен.
Тщетно ждали Вику до 8-ми, не дождались, пошли вдвоем на Монмартр.
Из дневника Р. О.
Вечером сказала Л.: «Не кажется ли тебе, что Вика не хочет нас видеть, избегает? Что это может значить?»
Л.: «Нет, не то. Он не хочет, чтобы мы его видели таким. Он хочет, чтобы друзья его помнили мушкетером — таким, каким он был всегда».
1.8.87
Опять в «Конкорде». Вика с двумя молодыми москвичами. Общий разговор. Они рассказывают литературные и киношные новости, говорят о новом молодежном сленге. Вика мрачно слушает, сам почти не говорит.
Расстаемся. Вика один медленно бредет к метро.
Больше мы его не видели.
На мгновение словно включились какие-то давным-давно затерянные пласты памяти: первая встреча. Молодой, улыбающийся. Уже лауреат, знаменитый, но ничуть не отягощенный славой. После «Окопов Сталинграда», до следующей — треть века.
Весна надежд…
Мы уехали отдыхать в Бретань. Туда пришло известие: скончался старый друг Игорь Александрович Кривошеин[111]. С Ефимом Эткиндом едем в Париж, на похороны.
Звоню Вике: «Я не могу с Вами поехать».
— Что ты, родной? Можно под некрологом[112] поставить твою подпись?
— Конечно.
— А мы думали, может, еще вечером увидимся?
— Нет, я не могу…
Так я услышала тихий, отступающий, далекий голос. В последний раз.
Третьего сентября 1987 года меня оперировали. Очнувшись от наркоза, увидела, что Лев сидит за столиком, что-то пишет, на глазах слезы. Подумалось: «Какое счастье, что он может хоть немного отвлечься на работу…» И снова забытье.
На следующий день Лев сказал: «Вика умер, ночью я писал некролог»[113].
…Много о нем говорил. Ведь он — один из немногих, кто здесь, на Западе, в совершенно ином мире остался самим собой, а здесь это не легче, по-другому, но не легче, чем дома…
112
Некролог И. А. Кривошеину, под которым стояла и подпись Некрасова, был напечатан в «Русской мысли» 14 августа 1987 г. за две недели до смерти самого Некрасова
113
Некролог был напечатан под названием «Он живет в своих читателях, в книгах, в своих друзьях» в «Русской мысли» 11 сентября 1987 г. и подписан Львом Копелевым и Раисой Орловой