Истину говорю вам. На исходе дня, после долгого бега через пустыню, на исходе недели, после непрерывного перехода под палящим солнцем, вам хватит одной росинки на кончик языка, чтобы справиться с жаждой… Вам неизвестно отвратительное действо, называемое «питьем», которое состоит в том, чтобы набираться как бурдюк, наполнять свои внутренности немыслимым количеством жидкости. Затем она плещется в животе, превращая человека в ходячую бочку… Нет, боги засухи уберегли вас от этой скверны! И за это вы вечно обязаны их благодарить…
Но есть и другие, те, кто это непотребство возвели в обычай. Они наливаются через верх и опустошаются через низ. Каждый час им необходимо потреблять невероятное количество «напитков»: два стакана, три стакана… А то и больше! Я слышу ваши недоверчивые возгласы… Я нисколько не преувеличиваю! Я видел, и боги мне свидетели, я видел, как человек на моих глазах за четверть часа поглотил содержимое двух кружек, тогда как жара едва ли достигала 70 градусов! Это может показаться безумием, абсурдом, но ваши молодые сердца должны мне поверить. Я заявляю: пока подобные явления существуют, мы должны их бояться!
Да, есть племена, что живут вот так, рабы влаги, пленники непрерывной подпитки. Живые сосуды, постоянно наполненные соками, от которых они вынуждены освобождаться через низ живота! Я вижу ваши гримасы отвращения, но мой долг – раскрыть перед вами все безобразие этих выродившихся существ! Повторяю вам: они высвобождаются через свои половые члены! Низводя священный орган зачатия до уровня сливной трубки! Беды да поразят их! Жалкие создания, которые смешали в одно опорожнение и оплодотворение, которые вот так марают самую благородную часть своего тела – ту, что дает жизнь.
Вы спросите меня: как же их женщины могут зачать и произвести потомство при таких условиях? Все просто: они практикуют те же обычаи! Так запомните мои слова: никто из них не заслуживает пощады. Они есть грязь, а вы, сыновья засухи, вы должны иметь в голове лишь одну цель: истребить их, пока они не уничтожили нас… Вы есть чистота. Вас насыщает солнце: день за днем его сияющий поток, проникая в вашу кожу, превращается в питательный субстрат. Вы кормитесь его лучами, вы едите его свет. Каждая полоса спектра снабжает вас различными жизненно необходимыми элементами, которые поддерживают ваши исходные биоэнергетические резервы. Ваши родители успели научить вас: есть через рот можно только в сезон дождей, когда солнце покидает небо, когда тяжелые тучи подвергают нас смертельному обстрелу и когда мы вынуждены искать убежища в пещерах.
Вы все это знаете, но не лишним будет и повторить, потому что мне известно, что многие из вас предпочитают голодать и чахнуть, чем принимать пищу оральным путем. Они не правы. Прибегать к помощи языка и зубов не порицается, когда речь идет о выживании. Не надо играть на руку нашим врагам! Свет, который дают огни в пещерах, не достаточно мощен, чтобы насытить вас и сделать из вас сильных людей, воинов, а возможно, – позднее, – рыцарей-искателей…»
Однажды Тоб, один из соучеников Ната, высказал возражение:
– Учитель, я вас слушаю и не могу понять вот что: мы боимся воды, пусть так, однако… Ведь как-никак и мы, гидрофобы, до верху наполнены жидкостью, разве нет?
– О чем ты?
– Ну, посмотрите… Кровь, что бежит по нашим венам! Содержимое плаценты, в котором плавает зародыш! И все это нас не убивает… Как же так?
Рацца снисходительно улыбнулся.
– Все правильно! Потому все эти субстанции внутри нас отличаются по своему химическому составу от воды! От дождевой воды, если быть точным. В этом разница! Наши жизненные соки не имеют ничего общего с теми, что поддерживают людей дождя. Именно воды вам следует опасаться, и особенно той воды, что извергают смертоносные облака!
*
Нат поднял глаза к небу. Огненный диск излучал во все стороны нестерпимое сияние. Безупречная чистота небесного свода ободрила его. Еще долго здесь не появится ни одного облачка, и сейчас он не сомневался: прорицатели ошиблись! Ну, так что здесь невероятного? С возрастом патриархи из совета старейшин становились все более осторожными…
Нат расслабил сведенные напряжением мышцы. Он был полностью обнажен, так, чтобы сияние зарождающегося дня могло поглотить его целиком, окутать своим благотворным ореолом. О ночных событиях он почти забыл. Чуть ранее он для очистки совести сделал небольшой крюк, объехав по кругу свою стоянку, но ничего не обнаружил. Впрочем, это ничего не означало, поскольку ветер пустыни имел досадное обыкновение стирать все следы во мгновение ока. Ночной гость не оставил ни малейшей подсказки, по которой его можно было бы угадать. Да и стоило ли гадать, ведь простого скрежета стального лезвия по камню оказалось достаточно, чтобы обратить пришельца в бегство?
Солнечный свет, как всегда, оказывал на него пьянящее воздействие, и Нат чувствовал себя отлично. Бурные химические процессы, протекающие под его кожей, наполняли его эйфорией; еще немного – и он пустил бы Кари в галоп по дюнам, полностью отдавшись удовольствию от скачки. Впрочем, конь, чья физиология подчинялась тем же законам питания, взмахивал гривой, играл передними ногами, резвился, как молодой пони, который только и мечтает, что взбивать копытами песок пустыни. Нату приходилось натягивать удила, чтобы сдерживать его пыл.
В ста шагах позади медленно тащилась Боа. Борясь с дремотой, которая то и дело накатывала на нее, и опасаясь скатиться под ноги своей лошади, Боа приторочила себя к луке седла. Нат нахмурился, охваченный непонятным раздражением. Но почему он должен чувствовать себя виноватым? Слуга выполняет свой долг, вот и все. В конце концов, умереть вместе со своим хозяином, рыцарем-искателем – не это ли есть высшее счастье для раба? Женщины-гидрофаги, которых попросту называли «губками», обычно погибали очень молодыми, и погибали страшной смерью. То, что она сопровождает искателя, должно наполнять Боа гордостью. Однако в глазах служанки Нат не замечал подобных чувств.
Вздохнув, он сверился с курсом. Синяя стрелка компаса по-прежнему показывала на север. Вокруг простирался все тот же пейзаж. Холмы сменялись холмами, дюны уступали дюнам. Порой Нат пытался взять за ориентир какой-нибудь каменистый гребень необычной формы, но быстро утрачивал определенность. Проскакав три километра, он начинал сомневаться, эту ли скалу он выбрал за указатель. Все утесы походили друг на друга, и когда Нат оборачивался в седле, чтобы оценить пройденное расстояние, ему приходилось признать свое поражение. Вон та низкая каменная пирамида в тени? Или, может, тот базальтовый выступ, который эрозия сделала острым, как лезвие? И сколько они прошли – один лье, или два, или три?
Нат передернул плечами: жест, означающий у него, что он желает выкинуть проблему из головы. Чтобы снять напряжение, он стал методично расслаблять мускулы, начиная от икр, и заканчивая плечами. Когда его тело полностью расслабилось, его сознание вытеснилось в самый тайный уголок мозга. В «уголок подведения итогов», как называл его Рацца. Внезапно, так, что он даже не успел подготовиться, его ударило воспоминание, побежало по нервным волокнам, неудержимое, как короткое замыкание. Воспоминание детства…
Сколько лет ему тогда было? Восемь? Шесть? Возможно, и меньше, но эта сцена врезалась в его память в мельчайших подробностях.
… Родос, его отец, тяжело бежит, таща за собой сына. Каждый его шаг болезненно отдается в плечо ребенку. Нат начинает хныкать. Они бегут уже больше часа по широкой равнине, что на западе; его ноги устали и болят, но Родос не слушает его жалоб: ему страшно. Каждые две минуты он поднимает лицо к небу, и в его зрачках, расширенных, несмотря на яркий свет, читается тревога.
Тем утром он разбудил сына и тихонько сказал ему с хитрой улыбкой заговорщика: