Это письмо, конечно, наших раздражило до крайности, директора вызвали в министерство и как следует намылили ему шею, он, соответственно, вломил мне. Я обиделся. Конечно, я очень слабо представлял себе, как подобные проблемы решаются на западе, поскольку вообще этим никогда не интересовался, но в своем-то приборе я был совершенно уверен и ничего такого устаревшего в нем не замечал. Наоборот, идея моя была вполне плодотворная, и испытания шли успешно, и медикам, в общем, все нравилось. Но у нас так принято — себе не верить, пока на западе твою идею не изжуют вдоль и поперек, только тогда и согласятся: да, в этом что-то есть, надо было в свое время добиваться приоритета. А как я должен добиваться, когда вы меня только и знаете что носом тыкаете? Так и тут получилось, но если бы только этим все и кончилось! К сожалению, нет, вмешались силы совсем посторонние, о которых я и понятия не имел, и пошло, и поехало…
Оказалось, что прибором, предназначенным для тех же целей, занимался и один из институтов министерства медицинской промышленности, занимался давно и безуспешно, и поэтому появление нашего прибора было воспринято этим институтом как личное оскорбление, и директор его, довольно могущественный товарищ по фамилии Илюхин, нажимал на свое министерство, чтобы оно немедленно разделалось с нами, так сказать, задавило нас в зародыше. А иначе он, Илюхин, не отвечает за жизнь наших советских людей, которые вынуждены будут подвергаться экспериментам безграмотных самодельщиков. Конечно, доля истины в его бурлениях была, не надо нам было во все это ввязываться, но что же делать, если получилось? Мы и не претендовали на их территорию, но ведь вышло же, нечаянно, но вышло! И ушлые медики сразу это почуяли и вцепились в нас. А что им было делать? Им ведь нужно было! В общем-то, молодцы они, а втравили нас в историю. А для нас это послужило только толчком, только началом. Дело в том, что в нашем министерстве кое-кто давно копал под нашего директора с целью его скушать, а на его место посадить другого, более покладистого и послушного. И вот этим темным силам момент для нападения показался самым подходящим, еще бы, такое скандальное дело! И повалили на институт комиссии, одна за другой. В бухгалтерии сидели люди из КРУ, министерские товарищи листали лабораторные журналы и проверяли столы, в нашем отделе началась внеочередная инвентаризация, а кроме того, какой-то незнакомый мне чистенький молодой человек по одному вызывал в коридор сотрудников и о чем-то беседовал с ними шепотом. Обстановка была такая, словно речь шла не о работе, плохой там или хорошей — неважно, а о поимке государственного преступника, а может быть, даже и шпиона. У нас больше всех доставалось, естественно, заведующему нашей лаборатории, моему непосредственному начальнику. И самое неприятное заключалось в том, что о моем злосчастном приборе даже и речи не шло, проверялась вообще работа института — хранение драгоценных металлов, правильность списания устаревшего оборудования, даже халатов и посуды, расходование спирта, и состояние трудовой дисциплины, и ведение работ, нет ли где каких приписок. Одним словом, нас травили по всем правилам этой высокой науки, искали не ошибки — преступления, работать стало невозможно. Ребята нервничали, по институту ползли какие-то дурацкие слухи, и вдруг выплыло: кто-то незаконно присвоил премию, у нашего завотделом профессора Кольдова был обыск, сначала в квартире, потом на даче, искали спирт, а может быть, и еще что-нибудь. Так или иначе это была уже не министерская комиссия, а ОБХСС. Кто призвал их, как это все получилось? Обыск, конечно, ничего не дал, да и с премиями было все ясно, их для того и выписывали всем по очереди, чтобы оплатить работы, средства на которые не были предусмотрены, дело не слишком красивое, но понятное и никакого отношения к личной наживе не имеющее. Что было с Кольдовым, рассказывать не буду, это увело бы меня слишком далеко, скажу только, что он болел. Зачем же они так нас унижали, какое имели право? И неужели всю эту кашу заварил я? Я понимал, что это было не совсем так, — и все-таки… Комиссии я заявил, что совершил грубую ошибку, связавшись с медиками без ведома дирекции, но моя вина была им не нужна.