— Здравствуйте, здравствуйте, добро пожаловать, — говорил Иван Степанович мягким, приятно грассирующим тенорком, — наши молодые вас вовсе заждались, и мы с хозяйкой рады.
— Да полно, Ваня, человек проголодался, сколько времени в дороге, за стол, за стол! Вы ведь автобусом приехали, верно? Устали.
Стол был накрыт в терраске, нарядно, по-праздничному, все тонко нарезано, красиво разложено, украшено зеленью, темная колбаса, розовое сало, черный хлеб аппетитными треугольниками, влажно поблескивающие соленые помидорчики и огурчики в глубоких мисках, картошка горячая дымилась. А я ведь и правда проголодался как волк. Хозяин неторопливо, привычно перекрестился, взял вилку. И вот уже позади первая неловкость, сидим за столом, едим, разговариваем о пустяках, жизнь продолжается, интересная штука — жизнь.
— Ну, а как вам наша церковь понравилась? — Иван Степанович спрашивал просто, без всяких подтекстов, но с явной гордостью.
— Очень понравилась, — ответил я от всей души, — издали светится, такая красавица, а стоит в чистом поле. Зачем, почему — непонятно.
— Так здесь кругом равнина. А деревень много. Раньше и барская усадьба была, напротив, где сад. Но с самой интересной точки вы храм еще не видели, это надо чуть подальше проехать, оттуда все строения, и сад, и луга, и речка видна. Только надо во второй половине дня смотреть, когда все освещено, Боря вам завтра покажет. Да, умели раньше поставить храм так, чтобы царил над всей округой. Там, где место холмистое, — на самой высокой точке, а на равнине, как у нас, свое решение находили, вот эта белизна, огромность. Хорош, хорош, сам не налюбуюсь.
— И народ ходит?
— Ходит, отчего же, маловато, конечно…
— Все больше старушки?
— Да нет, почему, всякий народ. Венчаются вот и детишек крестят очень многие, ну а потом — у кого горе. В радости-то о нас редко кто вспоминает, а в горе — куда еще пойдешь? Кто тебя слушать станет, кто утешит? Нет такой организации, чтобы с тобою горе мыкала, а у нас двери всякому открыты.
— А если неверующий человек?
— Да кто же про себя это точно знает, верит он или нет? Может быть, просто не задумывался. А задумается и поймет, есть, есть что-то в душе, может быть слабое еще, а есть. И лежит нераскрытое, непонятое… Вера ведь тоже не сразу рождается, она приходит как спасение, когда рассудок уже бессилен.
— Бессилен — для чего?
— Для познания Истины, конечно; другого труда не знает дух человеческий, а Истина — это и есть Бог. Конечно, для понятия Бога каких только слов не выдумывали, друг перед другом соревновались: «Закон всех наук» или «Наука всемогущего художника». Высокопарно, сложно, да и ни к чему, не в этом ведь дело. Истина — она бесконечна и неподвижна, потому что вмещает в себя все.
— Ну а почему не просто — природа? Сейчас в физике, например, столько чудес! Я сам читал в одном научном журнале, считается, почти доказанным, что где-то там в пространстве и времени, возможно, существует некий банк идей. Чем не ваш бог?!
— Нет, нет, это совсем не то. И ничего тут доказать нельзя. В том-то все и дело, что верить надо иначе. Именно в самой враждебности человеческого рассудка к вере, самонадеянного рассудка, именно в ней и кроется разгадка. И в этом залог чего-то иного, неслыханного, высшего! Только поняв, как рассудок человеческий слаб, и поднявшись, на новую ступень, когда назад, на рассудочную плоскость, соскользнуть уже нельзя, человек может сказать себе: теперь я в е р ю и надеюсь понять то, во что поверил. И только тогда, только через веру приходит з н а н и е и границы их сливаются. Я знаю, потому что верю. Но не наоборот!
— Странно. Ну, а если бы бога все-таки не было? Извините, что я так ставлю вопрос.
— Ничего, ничего. Но это было бы ужасно. Без Него вся действительность бессмысленна, случайна, хаос, кошмар. Это все равно, что сказать: «Если Истины не существует…» Можно так сказать? А ведь наличие Истины и существование Бога тождественны. А знание… оно как застава у моста при переходе в область самой Истины. И между пройденною уже нами областью знания об Истине и внерассудочным познанием самой Истины лежит бездна. Это, конечно, не мои слова, это я в книге прочитал, но мне кажется, очень верно сказано, образ очень точный подобран. Так вот, мостом через эту бездну к Богу и является вера. Получается так, человек мыслящий уже понял, что на этом берегу у него ничего нет, кроме заведомо ограниченных его попыток самосознания. Вы признаете, что они ограниченны? Но вступить на мост недоказуемой веры! Нужны решимость, усилия, нужно отречься от самого себя, подняться над собой. Что лучше — вечно умирать в виду, быть может, обетованной страны, замерзать в холоде абсолютного ничто и гореть в сомнениях или идти по мосту неведомо куда, истощать последние усилия, быть может, ради химеры, миража, который будет удаляться по мере того, как путник будет делать усилие приблизиться? Я остаюсь! Но тоска и надежда не дают мне издыхать спокойно. Тогда я вскакиваю и бегу. Но отчаяние подкашивает ноги, страх овладевает душою, сомнения и неверие, и я бегу назад. Идти и не идти, надеяться и отчаиваться, бояться потратить последние силы и из-за этого тратить их вдесятеро, бегая взад и вперед. Где же выход? И тогда я говорю: «Господи, Господи, если ты существуешь, помоги мне, сам приведи меня к себе, хочу я того или нет, спаси меня! Как можешь и как знаешь!» И вот в этом возгласе предельного отчаяния и кроется начало новой философии, начало живой веры. Я не знаю, есть ли Истина, но я не могу без нее жить, я отношусь к ней, как к уже существующей. Я так жажду ее, что для нее отказываюсь от всего, даже от своих вопросов и сомнений. Я, сомневающийся, веду себя с ней, как несомневающийся. Я перестаю быть самим собой, я уже больше не я. Кто-то или что-то помогает мне выйти из моей самозамкнутости. Это сама Истина заставляет человека искать Истины. Я покидаю край бездны и выхожу на мост, который может провалиться подо мной, но мне уже все равно. Я все вручаю в руки самой Истины. Ради нее я отказываюсь от доказательств. Вот что такое вера, молодой человек!