Принесли горячее. Новая волна шума, смеха и веселья поднялась среди гостей, женщины меняли тарелки, сбрасывая остатки в новое оцинкованное ведро. В сторонке, прямо на земле, кто-то уже разводил самовар, сизый горький дымок относило к столам. Я сидел и жалел, что не взял билет уже на сегодня. Конечно, неудобно было уезжать в самый разгар праздника, но мне так уже не терпелось уехать! Я хотел домой, к своим делам и проблемам, надоело мне решать и разгадывать чужие загадки и ребусы — зачем?
Вдруг прохладным ветерком потянуло с севера, из-за церкви, зашумели клены, птицы сорвались и полетели. Гости заволновались, не хлынул бы дождь. Иван Степанович заторопился было посмотреть, что там и как, но отец Никодим остановил его.
— Пройдет стороной, — сказал он спокойно, очень уверенно своим низким звучным голосом, почти и не глянув даже на небо.
Гроза и правда прошла стороной. Я выходил смотреть за ворота. Словно в огромном театре, неслись над степными просторами низкие рваные тучи. Молнии беззвучно взрывались где-то вдали, в черноте, и медленно докатывались до меня затихающие угловатые и грозные раскаты грома. И ливень хлестал впереди, серое небо сливалось с полями, а от нас еще даже солнце не ушло целиком, то и дело вырывалось из взволнованных серо-синих облаков, да мусор гнало через шоссе, бумаги какие-то взлетали, и редкие капли несколько раз ударили в пыль вокруг меня, и так резко, так радостно пахло свежестью, ветром, волей, что хотелось взлететь и понестись над полями вместе с воронами, грачами, скворцами, понятия я не имел, какие там еще носились птицы. Так все и должно было кончиться — освежающей летней грозой. Я очень жалел, что она не докатилась до меня вплотную, не залила, не остудила моего обгоревшего, пылающего лица, не заставила дрожать и ежиться от прохлады, от ветра и ливня. Но он сказал: пройдет стороной, вот она и прошла.