Дела Луганцева круто пошли вверх. Созданное им небольшое конструкторское бюро срочно готовило документацию, он метался в Москву и обратно, согласовывая проект в различных инстанциях. От Марго пришло растерянное счастливое письмо, что она беременна, но рожать будет в Харькове и к нему приедет только летом, уже с ребенком. Луганцев был поражен этой неожиданной новостью, но принял ее так же, как будущую Сталинскую премию, это было что-то очень приятное, но какое-то нереальное. Он к Марго-то еще не успел как следует привыкнуть, и вдруг — ребенок. Все было удивительно, странно, прекрасно. Единственное, что огорчало его, это то, что на стройке царил какой-то невообразимый хаос. Несмотря на его героические усилия, все было перепутано, часть фундаментов упорно закладывали почему-то по старой документации, подключение к энергопитанию задерживалось, не хватало самых обыкновенных материалов, инструментов, он подписывал какие-то бумаги, требования, но все уходило как в прорву, и снова целый день орали в телефоны охрипшие прорабы, не было досок, гвоздей, цемента… Гена от замечаний уклонялся, обиженно отмалчивался, вздыхал. Но Луганцев таких штучек не любил, наконец разговор произошел, неприятный, резкий.
— Вы хотите знать правду, Александр Георгиевич, хорошо, я вам скажу. Да, я знаю об этом, на стройке дела из рук вон плохи, никакие графики не выполняются, кругом пьянка, стройматериалы разворовываются, настроения нездоровые…
— Да так же твою мать, — заорал на него Луганцев, — это кто же мне говорит? А ты здесь зачем? Ты куда смотришь?
— Я один, — тихо и сдержанно ответил Гена, — не могу я все успеть, вся стройка на мне…
— Это в каком же смысле — вся стройка? А я что, баклуши бью? А народ — весь с катушек свихнулся?
— Я же сказал вам, в коллективе нездоровые настроения…
— Какие еще настроения? Что ты мне тут темнишь?
— По-видимому, из-за премии…
— Ну выкладывай, выкладывай, что им не нравится с премией?
— Александр Георгиевич, чего вы хотите от меня? Я не доносчик и не собираюсь переносить вам на хвосте всякие сплетни.
— Ты в мое отсутствие начальник стройки! Какие тут могут быть сплетни, если стройка заваливается к чертовой матери, какие тут премии, какие тут сплетни?!
И Гена сдался, как всегда. Он признал, что стройку лихорадило давно. Размножение и рассылка новой документации сильно запоздали, старые чертежи вообще никуда не годились, прорабы работали на глазок, на свой страх и риск, а когда пришли согласованные чертежи, стало еще хуже, привязки шли к несуществующим фундаментам. Началась жуткая неразбериха, а частенько и прямой саботаж измененного проекта, рабочим переделки были невыгодны, к тому же на переделки не было материалов, кто-то, пользуясь удобной ситуацией, пускал налево все, что плохо лежит. В соседнем поселке все строились из их материалов, а у них не было даже досок на опалубки.
— Куда же ты смотрел, — бледнея от злости, выкрикнул Луганцев, — почему вовремя не доложил?
Только много позже, все снова и снова обдумывая свое крушение, Луганцев понял, что виноват во всем был один он. Гена не справлялся и не мог справиться с делом, ведь в нем не было ничего, кроме приличной оболочки, ничего. Как же он мог руководить строительством этой сложнейшей, по новейшей технологии задуманной обогатительной фабрики? Смешно! Здесь нужен был совсем другой, более сильный, знающий, опытный человек. И это он, Луганцев, был виноват, что соблазнил Трофимова, привез сюда, доверил ему то главное, за что отвечать должен был сам, потому что это было самое дорогое, любимейшее его детище. Зачем он это сделал? Из каких чувств и побуждений? Обрадовался встрече со старым приятелем? Проявил широту души? Какая непростительная безответственность! Но все эти мысли пришли гораздо позднее, уже потом, а тогда до расплаты было еще далеко. Тогда, забыв про все, он, забросив конструкторские работы, кинулся разбираться в неотложных проблемах стройки, подгонял, выкручивался, добывал необходимое, заново налаживал отношения с людьми. И именно это, к великому его удивлению, оказалось самым трудным, между ним и его коллективом как стена стояла эта несуществующая еще премия.
— Ну, если за такое вот премии давать, — сказал ему один, — то я уж и не знаю, за это сажать надо.
Так впервые было названо то, что должно было случиться позже, но Луганцев ничего не услышал, не понял, грозная поступь судьбы не зазвучала в нем роковой музыкой, он засмеялся, уверенный в себе и своем деле: