— Разве непонятно? Влип я с этой девчонкой и хочу от нее избавиться.
— А зачем? Пускай себе живет. Что тебе — жалко?
— Что значит жалко? Я серьезно с тобой говорю, а ты чепуху какую-то несешь. Ты мне совет дай толковый, куда ее девать или, на худой конец, денег дай взаймы…
Борис не спеша огладил бороду. Борода у него необыкновенная, светло-русая, густая, местами отливающая в рыжину, а там, где она переходит в усы, и вовсе темно-каштановая. Раньше, без бороды, лицо у Бориса, прямо скажем, было невыразительное, а с бородой он сразу превратился в этакого барина, этакого неотразимого красавца. Он уставился на меня своими серьезными серыми глазами и сказал твердо:
— Да никакой чепухи я не говорю, это с тобой что-то странное творится. Ну негде девчонке жить, поночует у тебя первое время, что мы, не люди, что ли? А ездили на Север, помнишь, нас в любой дом пускали, куда ни постучи, и жили, пока не надоест, и никому не мешали. А в Грузии? Еще и кормили-поили, и отпускать не хотели. Чего ты всполошился-то, никак не пойму?
— Ладно, не хочешь понимать, и не надо. Что-то ты сегодня несговорчивый такой, случилось что-нибудь?
— Да-а, не ладится. Сижу-сижу, ничего не могу понять, да и вообще…
— А что вообще?
— Так просто не объяснишь, ладно. Лучше уж давай о твоих делах говорить. Денег у меня таких нет, сам понимаешь, но я дней через десять, наверное, поеду к отцу. Попробую у него попросить, если тебе так приспичило. Устраивает тебя такой вариант?
— Еще бы! Конечно, устраивает, у меня вообще пока никаких вариантов, а добром она не уйдет, чует мое сердце. Конечно, десять дней — это кошмар, но что делать-то? Спасибо тебе, Борька, прямо легче стало на душе. Я позвоню, привет!
И я выпорхнул из конторы, даже не попытавшись толком разузнать, что творится с моим лучшим другом, чем он угнетен, какие у него заботы и вообще почему он однажды ни с того ни с сего запустил бороду. А ведь все это имело ко мне самое непосредственное отношение. Но я летел, скользил по верхушкам, видел и не понимал, знал и не желал задумываться. Может быть, таково вообще свойство молодости и не в чем мне было себя винить? Но я-то слишком хорошо знал — это не оправдание и рано или поздно все мои промахи падут на мою же голову, и это справедливо.
Конечно, ни в какой парк я не поехал, забежал в гастроном, отстоял в трех очередях и, нагруженный, как женщина, потащился домой. Едва войдя во двор, я увидел Соню, которая нервно похаживала перед моим подъездом. Соня — это всегда двойственное ощущение: приятно, но несколько обременительно. Мы сели на скамейку под цветущие рябины. Разговор бестолково скакал с одного на другое. Вместо этого мы могли бы со взаимным удовольствием провести пару часов в относительном молчании, но должна была приехать Лилька, и любовное свидание мне сейчас было ни к чему.
— Так, значит, она осталась у тебя, — в третий раз повторила Соня, имея в виду, конечно, Ксению. — Что же будет дальше?
— Откуда я знаю? Взяла бы да устроила ее на работу. У вас же там есть экспериментальный завод и общежитие, наверное, есть, физики народ богатый.
— У нас в общежитие аспиранты в очередь стоят, и вообще не хочу я срамиться. Неужели ты думаешь, что она действительно будет работать?
— Конечно, я не уверен, но…
— Вот видишь! А уже готов рисковать моей репутацией, не своей же! Да и не в этом дело, Юра, не в этом, время идет! Я так радовалась, что мы сможем хоть немножко побыть вместе, я так все здорово придумала… Скажи честно, а это не любовная история? Ты к ней действительно не имеешь никакого отношения?
— К Ксении?
— Ах, да понимаю я, что все это глупости, но кто вас разберет, мужиков? Вы иногда такие номера откалываете, что просто в уме не укладывается, и вот мне как-то не по себе… Юр, ну посмотри на меня!
— Смотрю.
— Ладно, побежала, мне еще на работу надо…
Вид у нее был разочарованный. Неужели она и впрямь собирается на работу в этом голубом неглиже? Впрочем…
Дома я повис на подоконнике и стал ждать Лильку. Возле лавочки, на которой мы недавно сидели с Соней, носились дети. Их возбужденные вопли доносились ко мне на восьмой этаж, и вместе с ними вливалась в меня такая опаляющая безмятежная легкость. Забыть бы все, стать опять ребенком, шальным худым чернявым мальчишкой, еще без очков, еще почти без комплексов. Впрочем, это только от природного легкомыслия.
Лильку я, конечно, прозевал, а может быть, она пришла с другой стороны. Мы с ней настолько разные по характеру, что прогнозировать ее поступки я просто не в состоянии. Одно мне было ясно, Лилька сегодня странная, не такая, как обычно. Лилька вообще недурна собой, но у нее есть один крупный недостаток — она никогда не смотрит в глаза, хотя я и догадываюсь, что этот недостаток проявляется именно в общении со мной. Она меня просто-напросто боится, боится встретиться со мной взглядом, чтобы не прочитать в моих глазах чего-то такого, чего она не сможет перенести, и тогда она больше никогда не захотела бы меня видеть. Мне это неприятно, конечно. Неужели в моей физиономии и правда проскакивает нечто нахальное? Вряд ли. Вообще-то я к Лильке отношусь хорошо, очень хорошо, я ей доверяю, даже, может быть, люблю ее по-своему, только не так, как ей бы хотелось, вот беда.