Возможно, что кому-нибудь такое объяснение показалось вульгарным или даже притянутым за уши. Но так же объясняло изменение шахматных правил немалое количество философов, историков, писателей. Вот что говорит в пьесе Бертольда Брехта «Жизнь Галилея» главный ее герой: «Наши корабли заплывают далеко-далеко, наши планеты и звезды движутся в огромном пространстве, даже в шахматах теперь ладьи могут двигаться через все поле».
Увы, кто-то, или Брехт, или Галилей, здесь ошибается — ладьи и раньше были дальнобойными, изменения коснулись только ферзей и слонов. Но даже ошибка здесь многозначительна: неважно, какие именно фигуры развернулись на всю доску, важно, что изменилась манера игры, ее размах. Фигуры — условность, их расположение и ходы тоже не более чем условность, но через эти условности прорываются реальные законы борьбы, законы психологии.
Каждая игра представляет собой отражение каких-то процессов, имеющих место в реальной жизни. Не случайно кибернетики среди большого разнообразия машин (а точнее, программ для них) создают и такие, которые способны играть в очко и подкидного дурака, в преферанс и в шахматы. При игре в очко решает случайный подбор карт, умение (хотя бы умение вовремя остановиться при наборе карт) играет очень небольшую роль. Подкидной дурак, покер, преферанс — здесь важны и случайность (подбор карт), и закономерность (сила, ловкость игроков). В шахматах элементы случайности принимают форму промаха, «зевка», сила игроков имеет главное и решающее значение. Это модель борьбы противников, равных по силе, но не по способности управлять этой силой.
Менялся, усложнялся характер борьбы в мире, развивались и усложнялись и шахматы. История с усилением ферзя — лишь один пример такого подлаживания модели под оригинал.
Можно заметить, что с XVI века прошло много времени, массу изменений претерпело общество, а шахматные правила после «шахматной революции» эпохи великих открытий особых изменений не претерпели. Если не считать, что королю, например, прибавили защитительных возможностей, лишив взамен части его прежней боевой силы, что он получил право на рокировку, право загородиться пешками и ладьей. Но зато теперь проход короля через всю доску на крайнюю горизонталь партнера ничего не дает его престижу. Раньше за такой марш добавлялась пешка. Теперь в шахматах строго соблюдается древний материалистический закон грека Эмпедокла, слыхом не слыхавшего о шахматах: «Ничто не может возникнуть из ничего». При желании в этом можно увидеть крах «чудотворности» королевской власти, потерю королями «права на чудо», вроде… древней «способности» английских королей излечивать золотуху.
Но опять повторяю — такие прямые исторические аналогии не правомерны. Недаром в пору Великой французской революции не только не были скинуты с доски короли, но даже попытки переименования их не удались. Однако если правила почти не менялись, как можно говорить об отражении в шахматах жизни общества? Если же оригинал меняется, а модель нет — значит, негодная это модель?
Как разрешить такое противоречие?
Позвольте сравнение. Грамматика XVIII и XX веков отличается сравнительно немногим. Это не мешает литераторам нашего времени писать романы совершенно по-другому.
Искусство отражает жизнь. В качестве искусства шахматы тоже претендуют на отражение жизненной борьбы. Ведь, кроме правил, в шахматах есть еще идеи. И идеи эти проявили поразительную способность к развитию, притом нередко в унисон идеям социального порядка. Параллели между развитием общественных идей, искусства и шахматных идей иногда просто поразительны.