Но я чисто эмпирически уразумел, что ничто не заменит человеческого тепла, кроме человеческого тепла. Ничто не заменит человеческого гнева, кроме человеческого гнева. А та область, которой коснулся Лук, вбирает в себя добродушие и желчность, ясность и злобу, доброту и отчужденность, радость и страдание…»
Анатолий Днепров утешил Лиходеева так:
«…Слишком часто сам термин „модель“ принимают за синоним тождества. Если знаменитая „мышь в лабиринте“ подобно живой мыши и обучается находить путь к „салу“, то это вызывает всеобщее восхищение, а игрушку отождествляют с живым существом.
Сейчас, судя по статье Лука, на повестке дня моделирование юмора.
Товарищ Лиходеев может не бояться машины, моделирующей возникновение юмора с той же степенью приближенности, с какой мышь механическая моделирует мышь живую, а что касается классификации юмора — постановка задачи и попытки хотя бы сверхприближенного ее решения необходимы. Леонид Лиходеев скорее сердцем, чем разумом, видит примитивность подхода к сложному явлению. Но примитивность эта во многом вынужденная. Начинать приходится с самого простого».
Мне по роду моей редакционной работы пришлось читать письма, адресованные в редакцию или прямо спорщикам. И редко письма в редакционной почте бывали настолько пылкими, как эти.
Одни читатели горячо благодарили Лиходеева за то, что он вступился за человека, оттесняемого, по крайней мере в воображении кибернетиков, машинами. Другие порицали того же Лиходеева как консерватора. Один из читателей написал, что был истинно счастлив, читая статью Лука, и не мог найти слов для выражения своего мнения о Лиходееве. Однако надо отдать этому читателю должное — даже в пылу спора он не забыл отметить остроумие так не понравившейся ему статьи.
Несколько человек, признавая за А. Н. Луком право на классификацию остроумия, не согласились с самой предложенной им классификацией. Надо сказать, что их предложения содержали немало интересного. Однако преимущество «двенадцати приемов» А. Н. Лука в том, что любую шутку, анекдот, юмористическое стихотворение нетрудно «зачислить» по одному из них или сразу по двум или трем пунктам — возможны и такие «разносторонние» остроты.
Ну, а кто же прав в этом споре? Кого надо вознести, а кого пригвоздить к позорному столбу в качестве: а) прожектера или б) ретрограда?
По-моему, приговор просто нельзя вынести. Противоречия между ученым и писателем здесь как раз пример тех противоречий и противоположностей, в борьбе которых идет всякое развитие.
Нельзя не вспомнить старую истину: история повторяется. В XVIII и XIX веках уже были люди, видевшие в открытиях науки угрозу для искусства. В произведениях немецкого писателя-фантаста Эрнста Теодора Амадея Гофмана действуют в числе прочих злые волшебники с именами, взятыми отнюдь не из религиозного лексикона. Одного из них зовут Левенгук, другого — Спалланцани. Оба имени, наверное, знакомы вам. Хотя бы по чудесной книге Поля де Крюи «Охотники за микробами».
За что же двое знаменитых ученых, из которых по крайней мере один заслуживает звания «великого», попали в такую немилость у Гофмана? Да за то, что они разглядывали природу в микроскоп. Гофман же считал, что надо радоваться жизни и природе, а не исследовать их.
Но это сравнение явно не в пользу Лиходеева! Однако, как известно, сравнение не доказательство. Но ведь почти вся эта книга, по существу, о сравнении, выступающем в качестве доказательства! Что же, придется выразиться осторожней: это сравнение не выдерживает требования подобия. То, что верно для биологии, может быть неверно для литературоведения. Хотя, с другой стороны, давным-давно существует метрика — наука о стихосложении, изучающая ритмы и размеры, и ни один из поэтов не рассматривает ее существование как посягательство на поэзию.
Да и само литературоведение давно признано полноправной наукой.
Можно опять-таки возразить, что знание метрики не помогает сочинять хорошие, настоящие стихи, и знание законов остроумия не поможет острить. Косвенно с этим соглашается даже Лук, отмечая, что никто не учит остроумию. Но правильно ли соглашается? Ведь Литинститут у нас в стране существует именно для того, чтобы помогать воспитанию писателей. Там читают лекции и ведут семинары, на которых говорят и о метрике. Если метрика не помогает поэту, то зачем же он изучает ее?
Правда, Пушкин Литинститута не кончал, но в Лицее он познакомился с метрикой и «пробовал перо» на уроках. Есть великие поэты-самоучки — лучший пример Шекспир! Но ведь есть и ученые-самоучки, и насколько же труднее доставалось им знание!