Дает ли все это нам право говорить, что так мы создаем модель мира? Вспомним о самом широком определении термина «модель». Модель должна быть упрощенным подобием своего объекта. Упрощенным часто поневоле, подобием — всегда намеренно. Но разве не являются наши знания о мире отражением его реальных свойств (недаром Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» говорит именно о «теории отражения»)? Но, с другой стороны, хотя мир и познаваем, абсолютная истина лежит достаточно далеко, и на этапах ее постижения приходится довольствоваться (а вернее, не довольствоваться!) ее упрощенными подобиями. Выходит, слово «модель» здесь годится.
Мало того, с точки зрения семиотики, человека можно рассматривать как устройство, моделирующее мир с помощью знаковых систем.
И совсем уж неожиданно выглядит трактовка этой наукой великой проблемы об отличиях между людьми, животными и машинами.
И у животных есть знаковые системы (движения, звуки, с помощью которых они «обмениваются информацией», — подают друг другу, скажем, сигнал тревоги). Но человек пользуется несравненно более разветвленной сетью несравненно более сложных знаковых систем. Причем и внутри каждой системы становится все больше знаков, да и самих систем все прибывает и прибывает. Для машин же создаются искусственные знаковые системы, искусственные языки, «относящиеся к предельно упрощенной и строго фиксированной обстановке».
Языки людей да и другие естественные знаковые системы опять-таки настолько сложнее и гибче, что сегодня вопрос о том, может ли машина мыслить, для семиотики решен однозначно. Но, обратите внимание, знаменитый критерий Тьюринга, признание машины мыслящей в случае, если она способна поддерживать разговор, явно получает одобрение семиотиков. Машина, которая сможет освоить естественные знаковые системы, для семиотика окажется, говоря осторожно, весьма близкой к человеку.
Язык — главная из естественных знаковых систем человека. Ленин называл его важнейшим средством человеческого общения. Маркс определил язык как непосредственную действительность мысли. Словами можно передать многие другие знаковые системы с высокой точностью (пример такой передачи — хотя бы в любой книжке правил уличного движения). Есть, конечно, знаковые системы, для которых такая точность передачи знаков с помощью слов невозможна. Скажем, музыка. И все-таки мы говорим о музыке, описываем ее с помощью слов — значит, хотя бы очень приблизительное моделирование с их помощью возможно и здесь.
Замечательное свойство языка как материала для модели мира заключается в том, что он годится и для описания явлений, научного объяснения которых мы еще не знаем. Язык — собственность каждого из нас. Художник может пользоваться для создания своей модели мира красками, музыкант — нотами, ученый — символами (кстати, в его власти даже придумать новую систему обозначений для явлений, как это не раз бывало в науке!) Язык принадлежит каждому из них и всем остальным. Язык — тот универсальный материал, который входит в качестве основы во все модели мира разных людей. У первобытных людей главной системой моделирования мира, как считают многие семиотики, служит миф — сложное сочетание сильно связанных между собой религиозно-бытовых представлений. Ведь в основе религии, кроме всего прочего, лежит попытка человека объяснить себе мир. Попытка неверная? Ну, а разве верной была модель теплорода или модель земного шара из железа, изготовленная Гильбертом? То, что модель неверна, не лишает ее этого титула. И потом неправильность такой модели тоже относительна. Теорией теплорода не просто пользовались, из нее делали правильные выводы — другое дело, что и неправильные тоже.
Но миф в современном понимании вовсе не сводится только к религии.
Индейцы племени шауни строго следовали правилам своего мифа, включавшего в себя не только истории о богах, но и своеобразные инструкции по организации труда, семейной жизни, воспитанию детей и т. п. На более поздних стадиях развития общества миф как единая семиотическая система, в терминах которой воспринимается, моделируется мир, сменяется целой системой, все усложняющейся, знаковых систем наук, искусств, права.
Модель мира можно рассматривать как программу операций для воздействия на мир. И в то же время на ней, как на всякой хорошей модели, можно провести, так сказать, модельный опыт, предшествующий проверке идеи на практике. Именно такие опыты мы, по-видимому, ставим каждый раз, когда обдумываем возможные последствия еще не совершенного поступка.